Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

Он, кажется, встречался с Жанной, и даже, кажется, собирались они пожениться, — Бурлака слыхал об этом краем уха, но особенно не прислушивался: кто с кем встречается, кто на ком женится — это его не касалось. Эксперта винить не будем — тоже верно, а схема-то маленько устарела.

По левую руку от общежития «Сельмаша» — жилой дом, семиэтажный, многоквартирный, на схему, естественно, не нанесен: до места, где подобрали раненого, метров шестьсот.

— А если напрямик идти? — спросил Кручинин. — Дворами?

— Траншею помнишь? Сейчас, правда, засыпали, а тогда так и шла мимо дома.

По левую руку от «Сельмаша»… А по правую? И по правую — траншея. И все эти здания фасадами выходят в Садовый переулок. Опять возникло сомнение: какого черта приезжему, который едва держался на ногах, блуждать в потемках по задворкам?

— Какого черта — это мы давай отбросим, — сказал Кручинин. — Логичное уже перепробовали, попробуем нелогичное. Когда сможешь приступить?

— Да вот закончу с этим… «Сельмашем», — почесал затылок Бурлака.

Да ведь закончено! — чего еще кончать? Сперва инспектор чурался черновой работы в общежитии, а когда минула надобность, вздумал поусердствовать? Не переусердствовал бы! — с Ярым нужно поделикатнее: у него на этот счет повышенная ранимость.

— А я к нему ничего не имею, — сказал Бурлака. — Дружок его мне что-то не нравится. Этот самый… Севка Кирпичников. Который от него по сопатке схлопотал.

— Есть что-нибудь? — насторожился Кручинин.

— У тещи в поселке Журавли свой участок. Огородничество. Садоводство. Всякое такое.

— Ну и что?

Об огородничестве и садоводстве Бурлака просто так приплел, и участок был ни при чем, но не мог же он опять ссылаться на интуицию, закаялся. Севка Кирпичников, токарь инструментального цеха, по всем статьям самостоятельный мужчина, а в некоторых вопросах почему-то терялся, выказывал смущение. Неловко было, что повздорили с дружком? И за дружка неловко, который кулаки в ход пустил? И за себя, сбежавшего, не давшего сдачи? Вполне возможно. На интуицию свою, хваленую-перехваленую, Бурлака закаялся ссылаться.

А после разговора с Кручининым и на другой день не видно было его в управлении — исчез. Кручинин раз пять спускался к нему на этаж, дергал дверь — заперто. Что такое? Куда задевался? С ним только свяжись! На бюллетене? Нет, сказали, в Журавлях. Дались ему эти Журавли!

Появился он у Кручинина под вечер, вид был усталый, вошел без шуточек, щеки горели с мороза.

— Метет! — помотал он головой, расслабленно опустился на стул. — Светопреставление! Электричка не ходит, пеши топал до Сортировки, а оттуда на попутной… Ну, скажу тебе, грубо сработали Ярый с Кирпичниковым, даже противно, как грубо! А я их за порядочных считал! Другой раз славирует какой-нибудь хитрюга — залюбуешься! Такой камуфляж наведет, что приятно разрабатывать. А тут, веришь, надыбал, разоблачил, а никакого морального удовлетворения!

Вот кто терпелив — это Кручинин: ни слова не проронил.

— Такие-то дела, Борис Ильич, — вытащил Бурлака из-за пазухи пяток сложенных вдвое листков. — Дознание снято, свидетели подтверждают. Девятнадцатого декабря, с шести до десяти вечера, то есть тогда, когда совершалось кровопролитие у Ярого, Кирпичников находился в поселке, возил с тестем навоз для огорода. До чего ж грубо сработано — буквально удивляюсь! В крайнем случае, от Ярого такого не ожидал!

— А я, думаешь, ожидал? — нахмурился Кручинин.

23

В пятницу разразилась самая настоящая пурга, весь день мне пришлось мерзнуть на Сортировочной, готовить полосу о железнодорожниках, героически покоряющих стихию, а между прочим график у них поломался, поезда простаивали, и все потому, что стихия эта застала врасплох, не готовы были, растерялись, мобильность никудышная, гибкости никакой, я разозлился и с ходу сварганил критический материал на подвал.

А в воскресенье утихло, улеглось, ясное было утро, тихое, я по привычке встал спозаранку, Вовка спал еще, Линка копошилась у себя, З. Н. готовила лыжи к походу. Из кухни я видел, как шла она по двору в своем спортивном костюме, с лыжами, — какие там сорок восемь; тридцать — не больше. Мировая у меня теща, думал я, кандидат наук, пишет статьи, выступает на научных конференциях, соблюдает режим, следит за порядком в семье, регулярно, каждый месяц, отчисляет из своей зарплаты энную сумму на «Жигули» и при всей своей страсти к диктаторству прощает мне мой безалаберный образ жизни, недостойный современного интеллигента, с ее точки зрения. О нашей милой беседе она и не вспоминала, будто ничего не было. Такт. Нужно ценить. Где я еще заполучу такую тещу?

Завтрак в холодильнике: сыр, колбаса, масло; я достал два яйца, разбил, вылил на сковороду, явилась заспанная Линка. «Тебе тоже?» — «Мерси, пожалуй», — сказала она и отправилась умываться. Я разбил еще два яйца, крикнул: «Глазунью?» — «Болтушку!» — ответила она.

Потом мы сели завтракать, друг против друга, за кухонным столиком; красивая у меня жена, подумал я, чего мне еще нужно? Зачем выносить сор из избы, если есть мусоропровод? «Как же это мама не потащила тебя с собой?» — спросил я. «Мне предстоит целый день считать, — сказала Линка. — У меня цейтнот. На сегодня уступаю тебе Вовку, но следующие два выходных мои». — «Договорились», — сказал я. У нас на этот счет установлена была строгая очередность, мы за нее дрались, но ходить на воскресные прогулки втроем — это был пройденный этап. Вовка еле-еле ковылял — вот тогда ходили. «Он рвется в кукольный театр», — сказала Линка. «Хорошо, — сказал я. — Позвоню директору». По будням нянечка, по воскресеньям — мы; чего мне еще нужно?

Мы ели яичницу и разговаривали.

— Сварить кофе? — спросил я. — Или ограничимся чаем? Если случится так, что буду жить отдельно, ты мне уступишь воскресенья?

Линка подняла на меня свои цыганские глаза, они были круглы, но не от удивления; они всегда были у нее чуть-чуть удивленные, с круто выгнутыми бровями, как у матери.

— Что за вопрос! — ответила она без заминки.

— Обещаешь?

— Ну, обещаю, — пожала она узкими плечами, а губы, которые когда-то были так близки мне, насмешливо дрогнули.

Почему я выбрал для этих переговоров нынешнее утро? Я вовсе не выбирал его, и проснулся нынче без всяких таких намерений, и вообще презираю умников, которые семь раз отмеряют, прежде чем отрезать. Я человек безрассудный, безалаберный, но не безвольный. Тут уж — прошу прощения! С гениями на жизненном поприще сталкиваться не имел чести, талантам я друг и брат, посредственность для меня — подопытный кролик, а бездарность кладу под микроскоп с целью изучения ее бактериальных свойств. Мои жена и теща не бездарны, не посредственны,