Без боя не сдамся - Дина Рид

– Это не блуд.

– А что же, по-вашему?

Алёша смутился, но ответил:

– Любовь.

– Да вы, молодой человек, несмотря на столько лет в ските, не знаете элементарно Писания.

– Я знаю.

– Как видно, и смирения, положенного человеку, принявшему послушание, в вас нет.

Алёша промолчал, пытаясь скрыть нарастающее с каждой секундой раздражение. Ему всё больше и больше казалось, что с людьми, сидящими перед ним, у него нет ничего общего.

– Вы посещали в родном городе церковь? Ходили исповедоваться? Причащались?

– Нет, – тихо ответил Алёша. – Только сам молился.

Протоиерей кивнул:

– Суд вынесет решение через час. Пока вы свободны.

Под осуждающие взгляды комиссии ссутулившийся Алёша вышел из кабинета. Отца Георгия вызвали последним.

Понурив голову, Алёша сверлил глазами пол, не решаясь поднять их на братьев. Никто не говорил ни слова, но Алёше казалось, что воздух вокруг него сгустился и стал таким тяжёлым, словно коридор до потолка набили камнями, щебнем и песком. Во рту пересохло.

Однажды сказанная ложь выворачивала до тошноты, ложь повторенная и записанная разъедала всё внутри едкой щёлочью. Наверное, ни одна исповедь не смогла бы облегчить душу, которая болела, крутила сейчас сильнее, чем кости в больнице, – до крика. Алёша впивался в подоконник белыми пальцами – он так хотел оправдать доверие иноков когда-то, но испортил всё безвозвратно.

Единственной спасительной соломинкой оставалась мысль о Маше. Впрочем, и тут было неспокойно, странно, муторно. Скорей бы уже закончилась эта пытка и можно было снова вдохнуть свободно, не оглядываясь и не тревожась. Скорей бы просто взять Машу за руку и почувствовать себя дома.

Вышел отец Георгий. Серый, как стена. Алёша хотел подойти к нему, но наставник остановил его знаком и только испытующе посмотрел в ответ. Выдержать взгляд наставника было сложнее самой строгой епитимьи, но Алёша не отворачивался и молча кусал губы. В коридоре царила тишина, и даже брат Филипп не заговаривал больше и не улыбался, только члены суда пару раз выходили из кабинета и заходили обратно с бумагами в руках. Наконец всех пригласили в кабинет епархиального суда. Судьи пропели «Царю Небесному», затем протоирей огласил:

– Дорогие мои! Судебное заседание открыто. Мы здесь собрались для пересмотра судебного решения о временном прещении клирика Георгия Перовского по ходатайству послушника скита Святого Духа Алексея Колосова. Переходим к процессу по существу. Принимая в расчёт решение епархиального архиерея, суд постановил: восстановить в священнослужении клирика Георгия Перовского и вернуть его к наместничеству мужского скита Святого Духа в станице Залесская.

Алёша счастливо выдохнул и посмотрел на отца Георгия, но в лице наставника радости не было, тот ждал чего-то плохого. Протоирей продолжал говорить:

– Клирика Никодима Караваева перевести в Тихорецкий монастырь с прещением от священнослужения на два года за клевету и лжесвидетельство. Данной нам Богом властью послушника скита Святого Духа Алексея Колосова за множественные грехи: за нападение на мирянку, отступничество от послушаний, отказ от исповеди, многочисленные нарушения устава скита и блудодеяния, за отсутствие очевидного раскаяния отлучить на три года.

Алёша похолодел – вот чего ожидал наставник. Словно в тумане слышались слова протоирея:

– Алексей Колосов лишается права быть членом церкви, изымается из её среды на три года, а члены церкви должны порвать с ним всякую связь и общение, как указывал апостол Павел в Послании к Галатам[11] до его полного раскаяния и осуждения собственных грехов.

Алёша уткнул подбородок в грудь, скрывая глаза под упавшими на лицо волосами. Был бы Алёша голым на многолюдной площади, чувствовал бы себя лучше.

Судебное заседание завершилось молитвенным песнопением, и все покинули кабинет.

Отец Георгий подошёл к Алёше:

– Натворил ты дел, Алексей…

Алёша попробовал улыбнуться, но у него не получилось:

– Простите меня, батюшка! Я просто хотел всё исправить… Я, конечно, заслужил наказание, только… только не думал, что такое…

– Господи, Алексей, – покачал головой отец Георгий, – какой же ты, по сути, ещё мальчик неразумный… Такого наговорил, зачем?

– Я подвёл вас, батюшка. Мне стыдно.

– И это хорошо… Хорошо, что стыдно. – Отец Георгий помолчал немного и добавил: – Перед Марией тоже стоило бы извиниться. Даже если согрешила в чём, она своё искупила, ходила за тобой, как за ребёнком. Бросила всё. Простила. Каялась.

– Я извинился.

– Хорошо.

– Да.

– Отец не обижает тебя?

– Нет. – И Алёша всё-таки спросил, стараясь не терять самообладания: – Батюшка, я очень скучал по вас, по скиту. Вы дозволите приезжать к вам хоть иногда? Вы простите меня?

– Бог простит, и я прощу. Но отлученный от церкви не имеет права на духовного наставника. Три года тебе это не позволено. Нельзя ни в храм войти, ни причаститься, ни исповедоваться. До полного раскаяния. Пока ты сам по себе. Прости, Алёша.

Отец Георгий дотронулся до его плеча и вдруг совсем мягко, по-отечески, сказал:

– Господь любит преданных ему детей. Ещё сильнее любит тех, кто согрешил и покаялся. Господь милостив. Обуздай страсти, Алёша. У тебя ещё вся жизнь впереди. Живи праведно, по сердцу. Не иди чужими дорогами и своей будь верен. Так и наладится всё.

– Хорошо, батюшка. Буду, – пообещал Алёша.

– Даст Бог, свидимся ещё, – выговорил отец Георгий и пошёл по коридору прочь. Казалось, нехотя, с тяжёлым сердцем. Но возможно, навсегда.

Алёша пересёк раскалённый южным солнцем двор епархии и вышел за ограду. Скитской «УАЗ» ещё стоял неподалёку. Возле него толпились знакомые фигуры. Алёша поспешил в обратную сторону – он бы побежал, спасаясь от стыда, только ватные ноги отказывались подчиняться, как в страшном сне. Чем дальше, тем с бо́льшим трудом Алёша переставлял их. За последние дни на адреналине его ещё не здоровое тело выдало больше, чем могло себе позволить. Пошатываясь и неестественно выбрасывая колени вперёд, Алёша сумел обогнуть сквер у епархии и завернуть за угол.

«Господи, ты смеёшься надо мной?» – пробормотал вслух Алёша. Проходящая мимо тётка обернулась, и, смерив его презрительным взглядом, прибавила шагу. Возле мусорного бака Алёша увидел обломанную ручку от лопаты. Он подобрал закруглённый черенок, чтобы опираться на него вместо трости, и, превозмогая себя, доковылял до дороги. В опустевшей голове пульсировало только одно слово: «Маша».