Без боя не сдамся - Дина Рид

– Так, значит, так, – кивнул клирик. – Ну, ясненько теперь, ясненько. А ходатайство за отца Георгия подпишете, раз уж признались?

– Подпишу.

Клирик подсунул Алёше ручку и, глядя, как тот коряво выводит свою фамилию, сказал:

– Я бы попросил вас не уезжать из Краснодара. Я вызову на завтра из Залесской всех, кого нужно. Вам есть, где остановиться?

– Поищу что-нибудь, – угрюмо сказал Алёша.

– Не стоит. Вам дадут комнату, – сообщил клирик, будто хотел быть уверенным в том, что за ночь повинившийся молодой человек никуда не исчезнет.

Алёша вышел из светлого кабинета и, как заключённый за охранником, последовал за суровой женщиной в платке.

Роем пчёл в голове кружились мысли. Да, можно было радоваться – Машу сюда наверняка не вызовут; похоже, и отцу Георгию удастся вернуть доброе имя. Но придуманная ложь уселась на сердце Алёши тяжёлой, склизкой жабой, а от ощущения собственной гнусности хотелось одного – чтобы Господь поразил его молнией прямо здесь – в коридоре епархии.

Закрыв за собой дверь в номер епархиальной гостиницы, Алёша осмотрелся: шкаф, стул и тумбочка, на которой одиноко стоял стеклянный кувшин со стаканом, покрытым белесыми пятнышками – ничего лишнего, скупая простота. Открытая форточка не спасала от жары. Всего в паре метров за окном громоздилась выщербленная временем кирпичная стена, заслоняя свет и ограничивая пространство, оттого унылая, тесная комната напоминала ловушку.

Святые с образов на стене с укором взирали на Алёшу. Казалось, они вот-вот закричат, сдвинув брови в гневе: «Лжец, лжец!»

Алёша перекрестился и встал на колени перед иконами, моля о прощении. Закончив молиться, он устало сел на кровать. От болезненного осознания того, что он богопротивен, что повсюду виноват, хотелось врезать самому себе, как следует. Будто во искупление грехов страшно разболелись спина и ноги. Алёша вытянулся на спартанской кровати. Легче не стало. Серая плесень гадливости и раздражения затянула собой радость, что всего пару часов назад искрилась в душе. Теперь от неё не осталось и следа.

Алёша посмотрел на часы в телефоне – Маша ещё выступает. Её колокольчиковый голос, одно лишь звонкое «Привет!» спасли бы его, вмиг вытянули из болота. Но нет, надо ждать. Алёша воткнул в уши наушники и прикрыл глаза. Под забойные рифы группы «Red» он незаметно уснул.

Когда Алёша подскочил, искусанный комарами, мокрый от пота, комнату уже наполнила беспросветная, душная темень. Плейлист в смартфоне подкрался к последнему треку, в ухо грустно пропел Джеймс Хэтфилд из «Металлики» «So, I dub thee unforgiven…»[10]

Одним движением Алёша сорвал наушники и поднёс к глазам мобильный. На сенсорном экране высветилось 23.35. Алёша с досадой ударил кулаком по кровати – мог увидеть Машу хотя бы перед отъездом, но проспал, как последний дурак.

А теперь, наверное, она в дороге или даже приехала в Ставрополь. Алёша быстро набрал номер с бело-золотой визитки. Пальцы от нетерпения выстукивали по матрасу. Когда же, когда за гудками прозвучит её «Алло»? Ну…

Вдруг ответил совершенно чужой женский голос с вульгарной хрипотцой:

– Я слушаю.

– Извините, ошибся, – пробормотал Алёша и бросил трубку. Он набрал номер снова, тщательно проверив каждую цифру. Та же молодая женщина снова сказала:

– Слушаю.

– Мне нужна Маша Александрова.

– А! Понятно, – как ни в чём не бывало ответила та. – Маша не может подойти. Вы тот самый Алексей?

– Да.

– Она просила передать, что сама перезвонит. Тут частная вечеринка после концерта. Все девчонки с випами заняты.

– С випами, – повторил Алёша, пытаясь сообразить, что бы это значило. – Ладно. Вы только сохраните номер, пожалуйста.

– Обязательно, – буркнула вульгарная девица и отключилась, оставив его недоумевать, почему танцоры не едут в Ставрополь и что происходит с неизвестными випами… Возможно, так и бывает на гастролях. Однако чувство тревоги отчего-то забило по нервам. Он ещё раз набрал Машин номер.

– Да! – хихикая, выкрикнула девица.

– А вы в Краснодаре ещё? Мне нужно знать.

– Ничего не слышно, – весело заявила она, и её голос утонул в хаосе поп-музыки и гогота. Раздались короткие гудки.

Всё это казалось странным. Поддаваясь вскипающему раздражению, Алёша позвонил снова – его сбросили. Маша нужна была ему сейчас, как воздух, но ей недосуг ответить. Почему? Какая может быть работа в двенадцать ночи? «Спокойно», – сказал себе Алёша, зажимая в кулак язвой раскрывающуюся ревность. Он судорожно соображал: «Если вечеринка после концерта, значит, они ещё не уехали. Возможно, это где-то рядом с концертным залом. Надо ехать туда! До завтра я совершенно свободен».

Он спешно спустился к выходу. За стойкой администратора было пусто.

Алёша ринулся к двери, но она не поддалась. Заперта?! Алёша дернул ручку что было сил, потом толкнул от себя. Ещё раз и ещё. Дверь ходила ходуном, но не открывалась. Что за правила тут такие? Для пущей верности Алёша заглянул за стойку, не заснул ли там кто – увы. Алёша постучал по ней кулаком – безрезультатно.

– Эй! – крикнул он. – Вымерли все, что ли?!

Произнесённые вслух слова утонули в толще обитых деревом стен и в ворсе ковровой дорожки. Алёша ринулся по коридору первого этажа в поиске кого-то, кто открыл бы входную дверь, но тщетно. Только седенький старец высунул голову из номера и пробормотал:

– Господь с вами, молодой человек! Ночь на дворе. Не шумите, Христа ради. Уж будьте так любезны.

Устыдившись, Алёша пробормотал извинения и вернулся в свою комнату. Время ещё никогда не тащилось так медленно. Час прошёл, ещё один. Маша не перезванивала. Нетерпеливый, Алёша забросал её эсэмэсками: «Люблю тебя! Где ты? Ответь. Что-то случилось?», стал набирать снова её нормер, слушая гудки до предела. Безрезультатно. Ожидание становилось невыносимым. В Алёшиной голове тикающей бомбой стали рождаться строчки:

Алёша зашагал от кровати к окну, от окна к двери и обратно. Плохи были или хороши придуманные стихи – не важно, они всплывали из темноты, били по вискам. А звуки собственных неровных шагов начали трансформироваться в ломаный ритм. Вымышленный ударник пробил по барабанам перекатывающейся, сумасшедшей дробью, вступил бас. Сначала тихо, потом громче завелась соло-гитара. Впервые партии инструментов отдельно и вместе зазвучали в Алёшиной голове. Песня рождалась сама собой. Мрачная, беспросветная. Её хотелось кричать, её надо было вопить – от фальцета до жесткого скриминга. Особенно во внезапно выстроившемся из эмоций припеве: