Что создано под Луной? - Николай Удальцов

– Вот здесь.

А вообще, мы в области души, – Риолю показалось, что последние слова летчик произнес с иронией, и он вздохнул:

– Где она, душа?

– От пола до макушки – тело.

От макушки до неба – душа…

* * *

Скорость АН-2, даже летящего по ветру, не превышает ста шестидесяти километров.

Так, что оставшиеся до бывшего берега бывшего моря небывшего морем, и уже никогда морем и не станущего, самолет преодолел за пол часа.

Еще пол часа ушли на то, чтобы обнаружить полу занесенный песком остов трехосного «Урала» и какое-то подобие лагеря – две поваленные ветром палатки, ящики с оборудованием и недособранную буровую, лежащую на песке.

То, что людей рядом со всеми этими вещами, как-то очень быстро превращенными песком и ветром в хлам, не было давно, Риолю и летчику стало очевидно сразу.

Не было и не каких следов.

Летчик показал ладонью пикирование в низ.

– Зачем? – ответил на это Риоль.

– «Урала» было два. Посмотрим, что случилось со вторым.

– Тогда, лучше посмотрим, что случилось с первым…

Ни Риоль, ни летчик не знали, что второй «Урал», занесенный песком по самую кабину, станет для них ловушкой…

…Песок в пустыне только на первый взгляд одинаково сыпуч и плотен. На самом деле, каждый участок пустыни состоит из разного песка, и в чем здесь причина сразу и не скажешь, но только в одном месте можно совсем спокойно стоять на песке, а в двух шагах уже проваливаешься по пояс.

Вот на таком, зыбком песке, и остановился один из грузовиков.

И оттого, первый «Урал» возвышался над поверхностью и был легко заметен, а второй – погрузился в песок и постепенно занесся силикатовой крошкой.

Летчик пошел на посадку почти вслепую, не зная местности и возможностей полосы.

АН-2, выпустив подкрылки на тридцать градусов, на малой скорости, едва не сваливался в пике, но иначе было нельзя – рискуя, пилот уменьшал риск.

Риоль чувствовал профессионализм летчика.

Профессионализм – это умение пройти между двумя рисками, не перейдя грани ни одного из них.

Садившийся на песок самолет оставлял своими колесами колею. Колея от шасси самолета – это та же дорога, только начинающаяся в небе. Там, где многие дороги заканчиваются…

Самолет зарывался в песок по самые колесные оси, и одной из осей въехал в погрузившуюся в пустыню кабину «Урала». И сразу «скозлил».

Это была плохая неожиданность.

Хорошая неожиданность та, к которой человек оказывается готов.

Жаль только, что таких неожиданностей не бывает…

Хвост АН-2 приподнялся над землей, словно предлагая обоим находившимся в кабине посмотреть себе под ноги. Толечек был очень сильным, но Риоля оглушило не им, а треком крушащегося о песок винта – во всяком случае, он на несколько мгновений потерял сознание, и не почувствовал, как фюзеляж, ломая хвостовой дутик, ударился о землю, возвращая летательный аппарат планете. То, что весь хвост разбит вдребезги по пятнадцатый шпангоут, тот самый, за которым находилась рация и остальное радиооборудование, он узнал только потом, и только потом понял – к чему это может привести…

Когда Риоль пришел в себя, он оказался в тишине, не нарушаемой даже гудением ветра в оснастке самолета.

Риоль осмотрелся кругом, обнаружил, что вся стеклянная оснастка кабины исчезла, и то, что летчика рядом не было.

Отлетели и боковые пилотские форточки-лазы, обычно закрытые потому, что экипаж, как правило, проходил в кабину через бортовую дверь, сквозь внутренний салон.

«Значит, удар был все-таки сильным», – подумал Риоль, ощущая боль в грудной клетке и суставах.

Через ближнюю для себя кабинную дверцу-форточку Риоль выбрался на песок.

Прямо перед капотом лежал летчик, видимо выброшенный из кабины через лобовое стекло.

Вокруг головы летчика песок был совсем черным. Правда, не на много, а так, пальца на два. Риоль наклонился над другом и увидел, что тот дышит.

Тогда Риоль вернулся в кабину. Взял оттуда зеленую сумку с белым кругом на боку и красным крестом посреди этого белого круга.

И вновь спустился к летчику.

– Ты – жив? – услышал он шепот.

– Да. Контужен только.

– А – я?

– Ты тоже жив. Голова разбита, а остальное, вроде, цело.

– Это хорошо, – прошептал летчик.

– Что – хорошо?

– Что только голова разбита.

– Почему? – Риоль разговаривал машинально, словно через какую-то плотную пелену, мешающую и говорить, и думать.

– Если от раны в голову животное не умирает сразу – рана заживает быстро.

– Откуда ты знаешь? – Риоль слушал полубред летчика и свои полубредовые ответы, но при этом очень плотно перевязывал голову летчика, не забыв прыснуть на рану перекисью водорода, от чего летчик лишь слегка поморщился, – Откуда ты знаешь?

– Додумался.

– До чего?

– До того, что животные без нормальной головы долго существовать не могут…

О том, что у летчика сломан позвоночник, ни Риоль, ни летчик не знали.

Риолю это не пришло в голову, а летчик находился в шоке.

Но после укола пенициллина, летчик понял все.

– Сейчас я перетащу тебя в тень, – проговорил Риоль.

– Не надо.

– Почему?

– Хочу посмотреть на солнце подольше.

Риоль оставил летчика и обошел то, что когда-то могло быть лагерем.

Чуть дальше, шагах в сорока от занесенных песком остатков палатки, он обнаружил пять крестов из стальной арматуры, перевязанной проволокой.

Тогда Риоль вернулся к летчику:

– Сколько людей было в экспедиции?

– Шестеро.

– Пятерых я нашел, – Риоль не сказал о том, что он нашел не людей, а их останки – это было понятно без слов.

– Шестой в кабине «Урала».

– В кабине никого нет.

– Значит – в той, что занесена песком.

– Попробую откопать.

– Не надо. Не рискуй.

Они все заражены.

Риоль посмотрел в лицо летчика и поразился его бледноте:

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже никак, – ответил летчик, и Риолю тоже все стало ясно:

– Не волнуйся. Скоро за нами пришлют спасателей.

Летчик повернул голову – шея пока слушалась его – в сторону самолета. Внимательно осмотрел то, что осталось от АН-2, а потом прошептал:

– Мы не можем передать сигнал СОС. Рация разбита.

За нами никого не пришлют…