Что создано под Луной? - Николай Удальцов

Так было и в Венгрии, и в Чехословакии, и в Польше.

Тогда я и ушел из армии.

Стыдно было перед их народами.

Астрашно не за себя, а за СССР…

– А это трудно умереть за Родину? – Не трудно умереть за Родину, за которую не стыдно умереть…

– Ты ждал меня для того, чтобы рассказать об этом.

– Не только.

Еще я должен был показать тебе, как работают люди.

Ведь – это, тоже история твоей страны.

– Все верно, капитан.

Не зная истории, люди будут вновь и вновь делать одни и те же ошибки.

– Это вопрос спорный.

Может, одни и те же ошибки делают те, кто знает одну и ту же историю…

– Скажи, а если бы тебе пришлось прожить жизнь снова, у тебя хватило бы мудрости прожить ее по-другому?

– Мудрость?

Мудрость – это доктор, который приходит уже после болезни…

– Интересно, какой я должен сделать вывод из той истории, которую увидел за последнее время, и, наверное, еще увижу?

– Не знаю.

Но, по-моему – главный вывод – это вот что: потомки должны становиться непохожими на своих предков…

– Ты, капитан, не веришь в Бога, но у меня такое чувство, что ты работаешь на него. – Может, на Него работают даже те, кто в Него не верит…

…На утро, громыхнув для начала колесными парами, электровоз увез Риоля в Москву, на Ярославский вокзал столицы, где Риоль пересел на поезд «Москва-Андижан». Для этого ему пришлось перейти площадь по длинному, темному, грязному подземному переходу и выйти под надписью «Вокзал Казанский»…

* * *

Для того, кто никогда не был в пустыне, пустыня – это самое мертвое место на земле.

Это происходит оттого, что песок не оставляет следов.

Ни маленькая ящерица, ни огромный верблюжий караван не увидят своего пройденного пути, если вернутся на него через день или два.

Песчаные барханы проходят по земле своей непрерывной чередой, сменяя друг друга, похожие и непохожие как однокровные братья.

Как братья-разбойники или разрушители.

И лишь вечная бродяга – растение перекати-поле, не имеющее корней, не держащееся ни за что, подгоняемое ветром, круглый год ищет свою долю среди песчаных холмов.

Воздух пустыни прокален и нечист.

Он заполнен мельчайшими останками перемолотого песка, и эта мыть создает в лучах солнца свой собственный, рассеянный, немигающий свет, в котором рождаются миражи – обманчивые призраки надежды.

Не зависимо от того, как называется пустыня – красными, белыми или черными песками – единственный цвет в ней – охрянно-желтый, правда, самых разных оттенков.

И эти оттенки, наплывая и перемежаясь друг с другом, завораживают и лишают последних сил одиноких путников.

Песок, песок, песок.

Он проникает всюду, и с ним невозможно бороться.

С ним нужно привыкнуть жить.

Как нужно привыкнуть к мгновенно высыхающему на коже поту, превращающемуся в налет соли.

Ночь над пустыней совершенно черная, с миллионами звезд на небе, почти не знающем, что такое облака.

Звезд так много, что их невозможно пересчитать даже в том месте, которое легко закрыть двумя пальцами, а темнота наступает почти мгновенно, без всякого вечернего перехода, как только заходит солнце.

И вместе с темнотой появляется мошка.

Конечно, в пустыне есть своя жизнь, но только та жизнь, которая может жить в пустыне.

Пятнистый варанчик.

Суслик, тушканчик – любопытные, пугливые, ленивые работяги.

Змеи, от смертельных гюрзы и кобры, до, безвредных для людей, ужей.

Верблюжьи колючки, отправляющие свои корни на много метров в глубь, туда, где песок становится мокрым.

Стелящееся по земле безлистное дерево карагач, ломающееся в руках, но выдерживающее удар самого острого топора – лучшая порода древесины для шашлычного угля, быстро прогорающая, но долго держащая жар.

Черепахи.

Да мало ли еще что можно встретить в пустыне, если хватит сил дотянуть до встречи.

Все выживают, как могут, и только ослы и верблюды выживают вместе с людьми.

Люди думают, что ослы – их помощники.

Ослы, наверное, думают, что их помощники – люди…

– …И, все-таки, пустыня – это не ад, и люди живут там.

Рождают детей, делают карьеру, строят судьбу, – сказал Риолю случайный попутчик по купе, – И, расставаясь с ней, люди, случается, поливают соленые, скупые слезы.

– Откуда ты знаешь?

– Так было со мной.

– Как тебя зовут?

– Заведеев, самый младший. Возвращаюсь к среднему брату.

– Может, ты возвращаешься не в пустыню, а просто соскучился по родственнику?

– Да, нет. Мы расставались с братом много раз.

В гражданскую, например, он служил у Блюхера, а я у Врангеля.

В принципе, мы даже могли бы воевать друг против друга и встретиться в бою.

– И как бы вы поступили?

– Скорее всего, не узнали бы друг друга.

– Что же должно произойти, чтобы братья не узнали друг друга?

– Гражданская война.

– Гражданская война?

– Гражданская война – это когда никто никого узнать не может…

– Когда-нибудь, люди забудут о Гражданской войне? – Вся проблема в том, что люди о ней уже забыли…

…Партийные планы превратить в цветущий сад какой-нибудь более или менее пригодный для этого район, вроде Украины или Кубани, проваливались еще на уровне посадки саженцев, а потому, для того чтобы планам не умирать безвременно, было решено превращать в цветущий сад пустыню.

Абсурдность этой идеи не пришла в голову не одному портрету с первомайской или седьмооктябрьской демонстрации убожества. И, кроме того с процессом садорождения образовались промашки – никто из вождей, имевших от двух до семи классов образования, толком не знал, как именно растут яблоки – преобразование пустыни было решено начать с куриной фермы под малокомуизвестным городом Казалинском.

По ходу процесса выяснилось, что кроме кормов курицам-несушкам понадобится вода.

Тогда и решено было сделать отводной канал от великой нерусской реки Сырдарьи.

На строительство канала понадобился всего на всего год, но за этот год вся вода из разрушенного, создававшегося веками русла Сырдарьи, ушла в песок пустынь Кызыл-кум и Кара-кум.

Не стало воды в реке – обмелело, прогрелось и испарилось под среднеазиатским раскаленным солнцем Аральское море.

Эта короткая и грустная история произошла совсем не задолго до того, как Риоль оказался в этих местах.

Впрочем, история эта – еще не вся…

Риоль приехал в пустыню в самое спокойное и безмятежное время конца лета. Когда ветер Афганец уже закончился, а ветер Самум еще не начался.