Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева

— Вай, радость моя, Машид, — растрогалась Аминат при виде пакета от внука. — Ты не стал бы так поступать со своей старой бабушкой. — Она вытерла свои сухие глаза кончиком платка. — В прежние времена все важные дела решались стариками. Не мешало бы вам знать одну притчу. Когда хучадинский хан Шамхал покорил хунзахское ханство и обложил его данью, он повелел уничтожить всех стариков, потому что знал — именно в стариках сила. Но в ауле Мачада людям удалось спрятать одного самого умного старца по имени Шихмагомед. И спросили его, как избавиться от ненавистного хана. «А что чаще всего делает хан?» — в свою очередь спросил старец. «Чаще всего он выходит на балкон своего высокого дворца и смотрит, не поднимается ли против него народ». — «Так найдите смельчаков, которые сумеют подобраться к дворцу и подрубить опоры его балкона», — ответил старец. Смельчаки, конечно, нашлись. И хан вместе с балконом рухнул вниз и разбился о скалы. Так мудрый старец спас народ от поработителя. Недаром, когда врагу желали зла, говорили: «Пусть в вашем роду переведутся старики». А теперь старых везде затирают… Ну да ладно, хватит об этом, — оборвала себя Аминат и перешла на другую тему: — Вот тебе груш Мугминат прислала, она очень хорошая девушка. Слушай, — зашептала старуха, оглядываясь, словно их могли подслушать, — я тебе скажу, только ты никому не говори. Машид прислал ей письмо.

«Я-то не скажу, а ты, наверное, уже всему аулу сообщила, пока дошла до меня», — с добродушной усмешкой отметил про себя Шапи.

— Чему ты улыбаешься, сынок? — насторожилась старуха. — Знаешь, мне это очень не понравилось. Не дай бог, чтобы он в нее влюбился.

— Почему же, бабушка? Ты же только что сказала, что Мугминат хорошая девушка.

— Вай, ты ничего не понимаешь. Ешь лучше груши. Ах, какие мягкие, а кожура тонкая, кажется — так и брызнет сок. Разве я скажу о ней худое? Но… — Аминат совсем придвинулась к уху Шапи и зашептала многозначительно: — С девушками их рода нам не везет. Вот ее мать, Хамиз, была засватана за Алибулата, и любили друг дружку, а что получилось…

— Так ведь то война, — возразил Шапи.

— А что получилось? — не слушая его, продолжала Аминат. — Даже свадьбу не успели сыграть. А какой дом мы для них построили! И все зря. А Хамиз, бедняжка, все ждала, все надеялась, даже после того, как собственными глазами увидела в Балашове его… его… — тут Аминат смолкла, словно у нее судорогой перехватило дыхание, но, справившись с собой, продолжала: — Могилу Алибулата. Семь лет она не выходила замуж. А что такое для девушки семь лет? Да еще каких лет! За это время можно стать старухой. Я сама уговорила ее выйти замуж. Но в день ее свадьбы Алибулат, мой старший, мой первый, мой самый драгоценный сын, словно умер для меня во второй раз и теперь уже навсегда. Ни одной матери не пожелаю испытать того, что пережила я.

И Аминат заплакала, схватившись руками за голову в своем вечном черном платке и раскачиваясь из стороны в сторону.

— Бабушка, родная! — Шапи вынул из кармана платок и стал вытирать ей слезы, как маленькой. — Тридцать лет прошло, как мы победили, а ты все плачешь. Вот почему мы и скрыли от тебя про памятник. А еще говоришь, зачем выискивать новые зерна в старой скирде.

— Прости меня, сынок, — неожиданно твердо сказала Аминат, и глаза ее, только что плачущие, сухо блеснули. — Но вы должны знать о горе, что мы испытали. А горе матери, потерявшей сыновей, ничто не может излечить, даже время. Наоборот, с годами оно только усугубляется. Когда началась эта проклятая война, Хамиз уже носила платок — наш подарок. Осенью наметили сыграть свадьбу. Но тут война! У меня хоть Ахмади вернулся живой. А Умужат потеряла всех; правда, и были у нее только муж да единственный сын. Осталась она с дочерью, как кукушка с одним яйцом. А разве можно в семье без мужчины? Даже кошка, выросшая в доме вдовы, не ловит мышей. Понемногу стали возвращаться с фронта мужчины. Стали мы уговаривать Хамиз, чтобы вышла замуж. А она и слышать не хочет. Как-то рано утром, тебя еще на свете не было, возвращаюсь с родника и вижу — возле заброшенной сакли двоюродного брата Байсунгура сидит на земле солдат и голову на руки уронил. Сам-то хозяин, знаю, погиб где-то под Курском. Жена его, такая тихая ласковая женщина, словно ласточка, сидящая в гнезде над своими яичками, ушла в трудовую армию рыть окопы, заболела воспалением легких и умерла. Смотрю я на солдата и думаю: кто бы это мог быть? А потом как осенило меня — да это же их сын Хасбулат! Он ушел из аула совсем мальчишкой, еще ни разу не бритым, как мой Ахмади. Окликнула я его. Он узнал меня, обнял и зарыдал как ребенок.

— Не к лицу солдату слезы, — вставил Шапи.

— Что ты понимаешь, сынок, — с укором проговорила Аминат. — Уходил из аула — и отец, и мать провожали, а вернулся к пустому гнезду. Привела я его к себе… Вай, сынок, забыла, к чему я об этом рассказываю. Ах да, Хамиз! Так вот, стал он у меня потихоньку отходить от своего горя, и замечаю: приглянулась ему моя Хамиз. Она нет-нет да забежит помочь мне по хозяйству. Как тут быть? Сказать Хамиз — язык сгорит! Смолчать — душа сгорит. Собралась я с силами и все ей выложила. Так она плакала, бедняжка, так убивалась. А как уходила к нему в дом, вернула мне платок. Держу я его в руках, а они горят, словно у меня в ладонях не платок, а жаровня. — И Аминат закрыла лицо руками.

— Бабушка, — обнял ее Шапи, ласково отводя ее руки, — а какие рисунки прислал Машид! Хочешь посмотреть?

— Вай, сынок, что же ты мне сразу не показал, — оживилась старуха. — Солнышко мое ясное, и там не забывает о своем ауле.

Но не успел Шапи достать рисунки, как в окно заглянул Омар:

— Шапи, тебя тетя Узлипат зовет, говорит, срочно ехать надо.

— Скажи, иду, — заволновался Шапи и, бросив недокуренный кальян, стал торопливо оправлять на себе рубашку.

— Хоть бы она скорее замуж вышла, эта длинношеяя! — в сердцах крикнула Аминат. — Совсем нет тебе покоя.

— Бабушка, ругай меня, а ее не трогай, — предупредил Шапи.

— Ты же хотел показать мне рисунки Машида.

— Потом, потом!

— Как о ней услышит, сумасшедшим становится, — всплеснула руками Аминат.

…Каждую поездку с Узлипат Шапи воспринимал как счастье. Быть поближе к ней, видеть, как она, усталая