Прикосновение - Клэр Норт

– Тогда приезжай к ужину! Как насчет воскресенья? Воскресенье тебе подойдет, точно? То есть ты же не собираешься срочно уехать из города?

– Воскресенье подойдет идеально. Диктуй адрес.

Дом в Нью-Джерси оказался настоящим особняком, возрождением колониального стиля в белых тонах. Партнер Джо блистал ослепительными зубами и был загорелым до невозможности. Пища с гарниром из гуакамоле показалась мне вкусной. Лужайка выглядела только что аккуратно подстриженной.

– Как вы познакомились? – спросил меня Джо, приветствуя поцелуями в обе щеки.

– В Лос-Анджелесе, – объяснил Уилл. – Мелисса работала ассистенткой на «Парамаунт».

– Это чудесно, просто чудесно! И вы все еще работаете в кино, Мелисса? Похоже, вы знали моего милого мальчика в более бурный период его жизни, не так ли? А выглядите очень молодо. В чем ваш секрет?

– Кремы, – ответила я. – У меня кремы собственного изготовления.

В доме почти не оставалось места для новых фотографий. Даже в туалете гордо висел в рамке портрет счастливой обнимающейся парочки. Полки ломились от сувениров. Гипсовая модель Эйфелевой башни меняла цвет в зависимости от температуры. Памятная кружка из Санта-Моники, плюшевая акула, выигранная на ярмарке в Вермонте, шляпа, которую Джо вернул Уиллу при первом знакомстве, когда порыв ветра сдул ее с головы прямо в руки тому, кому предстояло стать его возлюбленным. Пейзаж Род-Айленда, который они купили вместе, чтобы сделать украшением голых в то время стен их первой общей квартиры. Они показали мне каждый предмет, сообщив его историю.

– Все это прекрасно, – сказала я. – Как же вы, должно быть, счастливы.

– Да! – ответил Джо. – Но поначалу нам пришлось очень трудно. Невероятно трудно!

В 17.45 Джо вывел из гаража массивный джип, чтобы отправиться в церковь, а я осталась пить портвейн с сыром, расположившись вместе с Уиллом в садике на заднем дворе.

– Ты сумел создать для себя здесь великолепную жизнь, – сказала я под шелест листвы буков и крики ребенка, доносившиеся от соседнего дома. – Тебе есть чем гордиться.

– Гордиться? Да, наверное. Я просто делал то, что положено. Нашел работу, купил дом, заполучил мужа. Я вовремя навещаю дантиста, мою полы, сажаю растения в саду, устраиваю ужины для друзей. Да, я горд этим. Я – воплощение американской мечты. И я обязан этим тебе. Но все же… У меня уже нет уверенности, что осуществление американской мечты может быть предметом особой гордости. Ты видишь парней, которые возвращаются из Вьетнама. Переживаешь Уотергейт. Знаешь, что на тебя направлены русские ракеты, а наши нацелены на них. И ты думаешь… Да, моя жизнь – почти совершенство. Но сам я представляю себе совершенство совсем не так. Кто-то сказал мне, чем я должен гордиться, и я подчинился. Я горжусь. Только вот… Не уверен, что гордость эта моя.

– А чего бы ты хотел?

– Что за вопросы ты задаешь? – зарычал он. – Что за вопросы, мать твою! Какого дьявола мне знать, чего бы я хотел, если я ничем другим не занимался? Да, я попрошайничал. Я стоял на коленях как последний козел и просил подаяния. А потому хотя бы знаю, что не желаю возвращаться к этому. Я понимаю, что сейчас моя жизнь намного лучше. Настолько лучше, что порой кажется, словно не я сам ее проживаю, а кто-то другой. Я знаю: у меня все чудесно, если все твердят мне об этом. Но мне-то самому как себя убедить? Откуда мне знать, что мое занятие лучше, чем профессия хирурга, у которого руки в свежей крови? Или солдата, или политика, актера, учителя, проповедника? Как мне убедиться, что мое славное существование не сплошной гнусный самообман? Ложь, в которую я верю, как и все, чтобы оправдать никчемность и пустоту? А жизни просто не хватит, чтобы убедиться, что другой счастливее тебя. Надо все потерять и начать сначала. Только так можно узнать правду. В прежние времена наши отцы мечтали о свободе и процветании для всего человечества, о построении совершенного общества, но потом как-то незаметно эти мечты выродились в стремление иметь более модную машину и более красивый дом. И наши соседи пекут чертовы пироги с яблоками, дерьмовые яблочные пироги! Мы дружно попались на эту удочку. Вся эта проклятая страна. И мы гордимся, как ровно подстрижены наши лужайки. Гордимся, что в наших домах тепло зимой и прохладно летом, что… Пошло все к чертовой матери! – Он с такой силой поставил свой стакан на стол, что портвейн кровавыми пятнами расплескался вокруг. – Мы счастливы только потому, что на самом деле боимся до усрачки и безнадежно ленивы, потому что даже не думаем попробовать, как может быть иначе.

Последовало молчание. Ребенок, еще недавно шумно игравший в соседнем дворе, и тот вдруг умолк. Уилл по одному разжал пальцы, сжимавшие стакан, а потом повернулся ко мне всем телом, словно хотел вложить в движение особый смысл.

– Могу я тебя кое о чем спросить? Могу я спросить… Только отвечай правду. Что ты думаешь обо всем этом? – Он широким жестом обвел дом и сад. – Тебе нравится? Тебе, которая успела побывать кем угодно, кем тебе хотелось. Ты должна понимать такие вещи. Нам действительно есть чем гордиться?

Я не ответила.

– Давай говори, как бишь тебя там теперь зовут! Говори!

Я тоже отставила стакан в сторону.

– Да, – сказала я после паузы. – У вас здесь на самом деле очень хорошо.

– Очень хорошо? А ты сама могла бы запросто стать миллиардершей! Президентом США, не волнуясь за результаты выборов! По сравнению с этим разве у нас все так уж прекрасно?

– Да. Не только прекрасно, но и достойно… зависти. Дело ведь не в вещах. Вещи может купить любой. Ваш дом полон историй. Здесь во всем заключена маленькая история. И для вас важнее всего сохранить их.

– Этого, ты считаешь, достаточно?

– Да. – Но меня вдруг передернуло, когда я произносила это короткое слово. – Джо? Ты в самом деле любишь его?

– Конечно, я люблю его, черт меня побери! – Он сказал это так, что я не могла не поверить боли в его глазах, как и страху в его голосе. – Я очень люблю его. Но откуда мне знать, люблю ли на самом деле? Где мне взять уверенность, что именно это и есть любовь? Мне не с чем сравнить свое чувство, не с чем соразмерить. Что такое любить по-настоящему? Где предел? Ты живешь иначе, ты живешь по-разному. Тебе известен такой предел?

– Не известен. Предела нет и быть не может. Не важно, кто ты такой, всегда есть нечто еще, чем можно обладать, что-то, чем бы ты владел, если бы стал кем-то другим.

– Так сделай меня подобным себе, – слова вырвались у него так быстро, что я едва успела их расслышать. Но он повторил фразу, плотно сжав ладони коленями: – Сделай меня такой, как ты сама.

– Нет.

– Почему?

– Я не знаю как.

– Да ладно врать-то…

– В самом деле. Не знаю.

– Брось! – прошипел он. – Сделай это, умоляю. Я снова прошу подаяния. Я старею, дряхлею. Я застыл на одном месте и знаю, будь оно все трижды неладно, что здесь и подохну, дожив остаток дней. Сделай меня подобным себе.