Любовница поневоле - Марина Эльденберт

— Чарли, расслабься. Тебя я не трону.

— А Доминика? — вырывается у меня.

Улыбка тут же слетает с его губ, во взгляде мелькает нечто злое и жесткое.

— Этого обещать не могу.

Оставшуюся часть пути мы преодолеваем молча. Точнее, я пытаюсь снова разговорить Хантера, но он меня игнорирует. Мы быстро сворачиваем с норфилдской трассы и удаляемся от цивилизации. По крайней мере вокруг простираются поля, дорога в какой-то момент из асфальта превращается в гравий, а по пути попадаются только одиноко стоящие дома, мигающие желтыми огоньками окон. Все это освещает убывающая луна, а еще свет фар. Признаться, даже красиво, если бы я не была вся на нервах.

Дом, возле которого мы останавливаемся, не меньше того, где мы были с Домиником, и ничем не напоминает хижину маньяка. Но от этого я нервничаю еще больше. Потому что пишу детективы, а в детективах такие похищения обычно ничем хорошим не заканчиваются.

Холод ударяет в меня, стоит выйти из машины. Еще бы! Пальто осталось на заднем сиденье моего авто. Так что я обхватываю себя руками и оглядываюсь. Поле в одну сторону, поле в другую сторону. И никого. Мне отсюда не сбежать.

— Пойдем, — говорит историк. Или кто он там, бесы его забери! — Замерзнешь.

— Не боишься, что я запомнила дорогу?

— Это мой дом, я его не скрываю.

— Почему тогда он находится в такой глуши?

— Мне нравится уединение.

— И чтобы никто не услышал крики твоих жертв?

Хантер смеется и распахивает передо мной двери.

— Я и забыл, какая у тебя богатая писательская фантазия. Добро пожаловать в мое логово!

Логово маньяка представляется мне серым, мрачным и с подвешенными под потолком жуткими инструментами, но этот дом при всем желании невозможно назвать ни серым, ни мрачным. Большая комната разделялась диваном на кухню и гостиную. Мой взгляд зацепился за желтый, с национальным флагом, холодильник и деревянный стол с четырьмя стульями, а после перетек к стене, которую от пола до потолка занимали забитые до отказа книжные полки. Ярко-зеленый плед грубой вязки сбросили на диван вместе со стопкой исписанных листов бумаги.

Я привыкла к тому, что у Доминика все дизайнерское и выглядит так, что хоть сейчас фотографируй для журнала «Прайм», здесь все было иначе. Домашним.

Хантер стягивает куртку с плеч и сбрасывает на стул. Футболка не скрывает литые мускулы плеч и сильные руки, и я вынуждена признать факт, что мне от него не сбежать — он скрутит меня в два счета. Поэтому остается надеяться на Оуэна и на то, что Доминик найдет меня быстро.

Я останавливаюсь возле книжных шкафов. Как я и думала, большая часть томов по истории. Но есть и художественная литература, в основном классика.

— Располагайся, — доносится из-за спины. — Думаю, пара часов у нас есть.

Я оборачиваюсь.

— До чего?

— До того, как сюда заявится Экрот.

— Уверен, что заявится?

Я-то знаю, что Доминик дал клятву, а Хантер нет.

— Конечно, — кивает он. — Ради такой женщины я бы отправился куда угодно.

Я обхватываю себя руками и медленно прогуливаюсь вдоль шкафов, а Хантер прислоняется к деревянной балясине лестницы, ведущей на второй этаж, и складывает руки на груди.

— Значит, ты не Кампала.

Он морщится, будто я по меньшей мере грязно выругалась:

— Нет.

— Тогда кто ты такой?

— Бичэм — мое настоящее имя. Я, действительно, работаю в КИИ и увлекаюсь историей вервольфов.

— А еще их ненавидишь.

— Не всех.

— Но с Кампалой ты сотрудничаешь. Или хочешь сказать, что сам организовал мое похищение?

— Тебя охраняют сильнее, чем самого Экрота, и это очень сильно нарушило мои изначальные планы. Кампала со своей одержимостью заполучить тебя подвернулся вовремя.

Оценивающий взгляд Хантера скользнул по моему телу, но на этот раз не вызвал ничего, кроме раздражения. А вот страх, как ни странно, улегся на дно. По крайне мере меня больше не трясло.

— И каким был твой план?

— Подружиться с тобой.

— Хочешь сказать, втереться в доверие?

— Нет, — становится серьезным Хантер, — все-таки дружба — дело двух сторон, и мне было приятно стать тебе другом. Давно я не встречал такой женщины. Держишь магазин редких изданий. Пишешь детективы. Красивая. Талантливая. Сексуальная. Необыкновенная. Даже жаль, что ты связана с Экротом. С другой стороны, не будь связана, мы бы никогда не встретились.

От такого признания я даже на мгновение растерялась.

— Я обыкновенная, — говорю я, наверное, больше себе, чем ему.

— Тогда почему все вервольфы вокруг сходят по тебе с ума?

— Это неправда.

— Правда. Стоит тебе появиться рядом, они хотят заполучить тебя себе. Все потому, что ты как та девушка из легенды. Я назвал их имани. Женщины альф. Их идеальные пары, способные дать потомство.

— У людей и вервольфов не может быть детей.

— У людей нет, а у имани и вервольфов — может.

— Ты тот еще фантаст, Хантер. — Я передергиваю плечами. — Если такая девушка и существовала, то я к ней не имею никакого отношения. Потому что четыре года была замужем за вервольфом, но чуда не случилось. И волки за мной стаями не бегали, чтобы у мужа отбить!

— А ты общалась со многими вервольфами?

— Нет.

Хантер отталкивается от перил и медленно подходит ко мне. Хотя я бы назвала это наступлением. Поэтому делаю шаг назад. И еще один, пока не натыкаюсь спиной на книжные полки.

— Способности имани пока что загадка, но у меня есть предположение, что нужно присутствие альфы. — Историк подходит совсем вплотную, поднимает руку и почти касается пальцами моих растрепанных волос. От этого меня всю, от макушки до пят, перетряхивает, а дыхание сбивается. — Или близкий контакт с ним. Тогда сила имани начинает раскрываться.

Я сглатываю и двигаюсь в сторону: близкого контакта с Хантером я точно не хочу.

— Сомнительная сила — чтобы за тобой бегали все вервольфы.

— Не скажи. Быть главной слабостью альфы та еще сила.

А ведь я действительно слабость Доминика! Его страсть ко мне напоминает не любовь, а животную одержимость. Так, может, это правда?

Я не верю Хантеру. Не хочу. В конце концов, нормальные люди не запирают тебя в машинах и не увозят непонятно куда! Но что-то заставляет меня спросить:

— Если ты это не выдумал, то откуда узнал?

— От приемной матери. — В его голосе проскальзывает горечь. — Она много всего рассказывала мне в детстве. А позже я увлекся историей и нашел много интересных фактов в легендах и древних летописях. Моя настоящая мать была имани. В четырнадцать лет я узнал, что я не обычный человек.