Великолепный век Сулеймана и Хюррем-Султан - П. Дж. Паркер

— Он великолепен, правда?

— Да, господин.

Сулейман потянулся к луку и стрелам, но прежде, чем взял оружие, ненадолго задержал руку в руке Давуда. Стоя бок о бок, они смотрели в небо, на кружащую птицу.

Глядя на сокола, Давуд, сам не зная почему, вдруг спросил:

— Мой султан, доверяешь ли ты своему великому визирю?

Не отрывая взгляда от птицы, Сулейман ответил:

— Я доверяю ему свою жизнь, Давуд. Странно, что ты задал мне такой вопрос… И не одного тебя интересуют мои отношения с великим визирем. Почему ты вдруг заговорил об этом?

— Я вспомнил битву при Мохаче, господин. Один янычар в пылу сражения набросился на тебя и замахнулся саблей…

Сулейман задумался, а потом сказал:

— Битва была жаркая, Давуд. Повсюду летали стрелы, сабли… Люди лишались жизни и становились калеками… При Мохаче погибнуть мог каждый. Вспомни, что и сам Ибрагим не выдержал и под конец тоже ринулся в гущу схватки. Он помог нам одержать победу, а мне спас жизнь.

Сокол камнем бросился с неба вниз, к добыче. Стремительно опустившись на поляну, он схватил острыми когтями зайца-беляка. Когда птица снова взмыла вверх, Давуд увидел окровавленный белый мех. Сокол бросил добычу к ногам султана. Затем огромная птица подлетела к сокольничему и села на его перчатку. Давуд нагнулся и поднял зайца, а Сулейман восхищенно пригладил перья птицы. Сокол закричал и захлопал крыльями, склевывая лакомство, которым угостил его сокольничий. Султан снова повернулся к Давуду:

— Пойдем, Давуд, попробуем пострелять из лука. Где-то в лесу пасется дикий кабан, с которым у меня свои счеты.

Давуд улыбнулся, глядя на чресла Сулеймана и вспомнив рваную рану, которую он много раз нежно омывал. Сокольничий вернулся во дворец, а Давуд и Сулейман зашагали по лесу в поисках добычи. Они много часов бродили по лесу вдоль Тунджи. Давуд, радостно следуя повсюду за своим господином, заметил, как султан ловко двигается по снегу и обледенелым выступам базальта. Время от времени он нагибался и ощупывал пальцами следы копыт на снегу, а затем с веселой улыбкой оборачивался к Давуду. Султан передумал охотиться на кабана много позже, когда солнце начало клониться к закату и на снегу залегли длинные тени.

— Похоже, паршивец кабан умнее, чем я думал, — со смехом проговорил он. Даже в его смехе Давуд различил горькие нотки. Сулейман посмотрел в чащу деревьев и кустов впереди и подошел к ичоглану. — Давуд, мне нужно облегчиться. Держи лук наготове; если клыкастый демон снова покажется из кустов, стреляй.

Давуд откровенно рассмеялся и встал на страже. Сулейман помочился на упавшее дерево, преградившее им путь. Вернув султану оружие, ичоглан тоже развязал кушак и оросил ствол высокой сосны.

Сулейман некоторое время без тени смущения смотрел на него, а затем зашагал прочь.

— Пойдем, Давуд, пока еще светло, я хочу показать тебе райский уголок, который прогонит нашу печаль.

Ичоглан натянул шаровары, поспешно завязал кушак и побежал вперед, догоняя султана. Они углубились в лес, перешли несколько замерзших ручейков, поднялись по каменистому уступу и очутились в небольшом гроте, окруженном узловатыми, корявыми деревьями. У грубой гранитной плиты бурлил небольшой источник.

— Он горячий. — Султан попробовал воду ногой.

Давуд так замерз, что его не нужно было поощрять. Он потянулся к кушаку Сулеймана и, развязав его, снял с плеч господина тяжелый, многослойный кафтан. Повесил его на ветку, а затем поспешно снял свою толстую рубаху и шаровары. Они вошли в теплую воду и сели на гранитный выступ. Вокруг них поднимался пар. Горячий источник быстро согрел им кости и прогнал печаль.

— Ах, как славно! — вздохнул Сулейман, кладя руку на плечо Давуду.

Они долго сидели молча, наслаждаясь теплом, тишиной и друг другом. Исчезли за горизонтом последние лучи заката; на небе показался серебристый полумесяц. Султан и ичоглан любовались созвездиями, которые мерцали над их головой.

— Что на самом деле произошло при Мохаче, господин? — прошептал наконец Давуд.

Сулейман по-прежнему смотрел в необъятное небо. Затем он задумчиво повернулся к своему спутнику:

— Мой ичоглан, люди верят во многое — в то, чего, как они считают, можно достичь даже ценой смерти. Если смотреть оттуда, — он указал рукой на звезды, — может показаться, что наши действия мелки и незначительны. Но каждый поступок, каждый жест, каждая мысль исполнены для нас большого смысла… — Его пальцы бессознательно ласкали теплое плечо Давуда. — Лайош тоже во что-то верил, как и каждый человек, погибший в тот день при Мохаче. Я не могу предвидеть их поступки, как, впрочем, и свои собственные. Я знаю одно. Хотя при Мохаче наше войско одержало победу, на том поле мы также потерпели сокрушительное поражение, поражение, которое не скоро забудется и не скоро простится. В конце концов, друг мой, жизнь у нас только одна. И чтобы прожить ее с достоинством, мы должны быть смелыми. Не нужно бояться любви.

Давуд посмотрел на залитое лунным светом лицо султана и прижался щекой к его руке, лежащей у него на плече. Закрыв глаза, он коснулся пальцев султана губами и принялся покрывать их нежными поцелуями. Султан, вздрогнув, посмотрел Давуду в глаза и почти неслышно спросил:

— Ты уверен, Давуд? Ты в самом деле хочешь этого?

— Да, Сулейман, — прошептал Давуд, открывая глаза и пристально глядя на султана. — Ты моя жизнь… ты мой любимый. И я готов жить твоей жизнью.

Сулейман прильнул к Давуду, и ему показалось, что тяжесть, давившая на него всю зиму, ушла. Сидя в горячей воде, они обнимались и целовались со страстью, от которой у обоих пошла кругом голова. Их объятия были самозабвенными и неспешными; их мысли смягчились от теплой воды и близости. Давуд водил губами по шее Сулеймана, наслаждаясь запахом чистой кожи. Сулейман провел языком по щетине на подбородке Давуда. Затем он крепко прижал к себе любимого и прильнул губами к его полным губам.

Их отвлек шорох листьев и хруст ветки на другой стороне источника. Не разнимая страстных объятий, они повернулись и увидели небольшого дикого кабана, который подозрительно смотрел на них из заснеженных кустов. Они громко расхохотались; смех разносился над водой, эхом отражаясь от каменных стен грота.

Хюррем и Сулейман, не сдерживая радости, кружили по павильону. Крепко обнявшись, они смеялись, то и дело лаская друг друга. Гюльфем и Ханум, улыбаясь, наблюдали за ними и курили кальян.

Ревнивая Махидевран давно покинула их общество, на что никто не обратил внимания. Зато с ними сидела Хафса. Она тоже курила кальян, набитый гашишем. Глаза ее неотрывно следили за сыном и Хюррем, которые кружили по комнате.

— Стой, стой! — закричала наконец Хюррем. — Любимый, у меня голова кружится, как у дервиша!

Сулейман закружил ее и, оторвав от земли, прижал к себе и остановился.