Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

Похоже, это суждение лишило физика дара речи, и Делия перехватила нить разговора:

— Джордж может это отрицать, но я думаю, Марджори ухватила суть проблемы.

— А почему я занимаюсь не тем, чем хочу? — спросила Джессика. Ее не заботило, куда катится разговор. — Да, у меня непростая семейная жизнь, но то же самое можно сказать о многих.

— Ничем не занимаешься. В этом твоя беда. Хорошие мозги и есть энергия, а единственное, чего ты достигла, — это, помаявшись дурью, вышла за богатого человека, который тебе совершенно не подходит.

Мелдон вдруг рассвирепела:

— Ты считаешь, я должна была преподавать математику в какой-нибудь школе — так, что ли?!

— Учитывая, как ты транжирила время в Кембридже, не думаю, чтобы какой-нибудь школе потребовались твои услуги, диплом у тебя вшивый. Один твой сокурсник сказал мне однажды, что ты могла бы добиться куда большего, если бы поменьше развлекалась и хоть немного работала.

— Поскольку я никогда не имела ни малейшего намерения стать математиком — просто этот предмет лучше всего давался мне в школе! — с какой стати мне было утруждаться? Я получила диплом, меня не исключили, я не провалилась. Кроме того, математика — безнадежный предмет. Если только у тебя нет особого дарования, как у настоящих ученых, вкалывай не вкалывай — большого значения не имеет. Со мной в Кембридже учились люди, которые делали такие вещи в математике, каких я при всей зубрежке и стараниях не могла бы повторить. Это как с музыкой, Делия: либо у тебя есть талант — либо нет. Так что я вполне довольна своими достижениями, но все равно спасибо за заботу. И еще, — добавила она, с грохотом опуская локти на стол и пристально глядя на подругу, — если уж мы заговорили о том, кто и как транжирил время в Кембридже, то позволь спросить, кто вообще еле-еле получил диплом, потому что все время тратил на музыку, а не на университетские занятия?

— В отношении математики это совершенно верно, — подтвердил Джордж, наблюдавший за спором с самым искренним вниманием. — Вам не следует так уж нападать на подругу.

— Я не нападаю, просто имею право это высказать, потому что она моя подруга.

— Все мы совершаем ошибки, — проговорил Уайлд.

— Ты не нашла того, чем хочешь заниматься, и будешь несчастна, пока не найдешь, — заявила Воэн. — Налейте мне еще вина, Люциус.

— Пожалуй, с вас уже довольно, — предостерег Джордж.

— Нет, не довольно. Я чувствую себя, как та женщина из древнего мира… как ее звали? Та, что на фреске. Пророчица… а, вспомнила: сивилла. Однажды я пела сивиллу, но не могу вспомнить, где и в какой опере. И более того, мне на это наплевать!

— О, ради всего святого, оставь пророчества Марджори — бросила Джессика, все еще переживая из-за слов подруги.

— Не оставлю. Вы с Джорджем можете не соглашаться с моими словами, хотя это правда, но вот Марджори не может. Она была писательницей и хочет ею быть. Но только она не пишет, — следовательно, не делает того, что хочет. А вы, Люциус, хотите быть художником.

— Не совсем так, Делия. Нужно употребить прошедшее время. Все это дела давно минувших дней. Мальчишеская прихоть, не больше. А сейчас я взрослый успешный банкир, опрометчиво оторвавшийся от работы, чтобы приехать на «Виллу Данте». Вероятно, это вообще было ошибкой — учтивая, что скрывается в этой башне. Я, как и запланировал, поеду в Лондон, где пробуду несколько лет и заработаю кучу денег для себя и для банка. И кстати, я скоро женюсь.

Это заявление было встречено ошеломленным молчанием.

— На ком? — спросила Марджори. — Конечно, на ком-нибудь совершенно неподходящем. Готова поспорить.

— Напротив, Эльфрида — дочь английского банкира, главы торгового банка. Красива, хорошо воспитана, обворожительна — словом, обладает всем, что может желать мужчина от хорошей жены. Она не слышит голосов, не поет, не лентяйничает, и для меня будет большим облегчением вновь оказаться в ее компании.

— Эльфрида? — переспросила Воэн, внезапно встревожившись. — Это необычное имя. Она, случайно, не из Йоркшира?

Джессика смотрела на Люциуса с испуганным выражением на лице.

— Надеюсь, вы говорите не об Эльфриде Харрингтон-Ноулз?

— Именно о ней. Вы ее знаете?

— Знаем ли мы ее? — воскликнула Делия. — О да, мы ее хорошо знаем. Вместе учились в школе. Вы не можете жениться на Эльфриде. Послушайте, да ведь она…

— Делия, замолчи! — крикнула Джессика. — Если Люциус влюблен в Эльфриду и собирается на ней жениться, тогда ни слова больше. Нет! Ни слова! — Мелдон повернулась к американцу. — Мы знали Эльфриду только по школе. Никто из нас с тех пор с ней практически не сталкивался.

— Ты, может, и нет, а я…

— Делия, я сказала — замолчи!

— О, хорошо. — Та бросила потемневший взгляд на Люциуса. — Вы будете потом жалеть, только и всего. Это тоже часть той фальшивой, иллюзорной жизни, которую вы ведете. Хотите быть живописцем, но у вас не выходит по какой-то причине, и тогда вы изобретаете себе эту никчемную жизнь, чтобы чувствовать себя как можно более несчастным.

Черт, а ведь именно это произойдет, если он женится на Эльфриде. С таким же успехом можно пойти и запереться в той безысходно-трагической комнате в башне. Выйдет не намного хуже, чем быть банкиром, с Эльфридой в качестве жены.

Люциус выглядел скорее позабавленным, чем раздраженным, но Делия подозревала, что под беспечностью тона, каким он произнес: «Благодарю за совет», — вновь скрываются напряжение, паника и замешательство.

— Что ж, среди нас, похоже, вы одна сделали правильный выбор, — продолжал он. — Мы все неудачники или сбились с пути, тогда как вы наслаждаетесь успешной и полностью удовлетворяющей вас жизнью.

— Не говорите глупостей! Как вы можете быть столь слепы? Неужели я кажусь вам счастливой?

— А разве нет? — спросила Джессика.

По ее голосу Воэн поняла, что та боится, как бы она не начала рассказывать всем о чувствах к Тео. Чего она, конечно, делать не собиралась; не настолько уж много и выпито.

— Знаешь ли ты, чего мне это стоит — часами агонизировать на сцене и почти всегда в конце спектакля испускать последний вздох? Ненавижу это! Опера — это почти всегда трагедия, и от трагедий я сама чувствую себя невыносимо несчастной. Меня тошнит, мне тяжко петь эти роли. Есть голос, есть техника, есть подходящая для оперы внешность, выносливость, стойкость, упорство — я обладаю всем, что для этого требуется. Кроме одного — нужного темперамента.

— Это просто временное настроение, — заметил Джордж. — Приступ меланхолии, от которого страдают все артистические натуры. Это пройдет, обязательно.

— Настроение — может быть, но не роли. Вам когда-нибудь приходило в голову, что практически в каждой опере женская роль — это роль жертвы? В опере женщины переживают предательство, страдают от угнетения, обречены на смерть и страдания. — Воэн звонко ударила пальцем по пустому стакану и в тон этой ноте пропела долгое: — Обречены-ы! Ирония в том, что я билась за возможность стать оперной певицей. Я отстаивала свои права, видела себя сильной, независимой женщиной, отстранилась от своего отца, трудилась как собака — и добилась чего хотела…