Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

Марджори что-то спрашивала. «Сосредоточься, — сказала себе Делия, — сосредоточься на «здесь и сейчас». На солнце, на пыльной земле под ногами, на этих людях, которых ты не знала еще две недели назад, не говоря уже о двух годах, минувших со дня этой свадьбы».

— Что, простите?

— Кто та женщина в шикарной шляпе?

— Моя мать.

— Она не очень-то похожа на счастливую мать невесты.

— А другой парень, который на нее смотрит? — спросил Люциус.

Марджори ответила за нее:

— Это Ричард Мелдон, герой войны, член парламента, любимчик прессы.

— Муж Джессики, — пояснила Делия.

Джордж и Марджори шли в сторону дома, занятые беседой. Делия отстала, тревожась насчет Люциуса. Что с ним? Почему у него такой вид?

Воэн остановилась у фонтана с тремя женскими фигурами и присела на край каменной чаши.

— Сядьте. Сделайте несколько глубоких вздохов. Не торопитесь, придите в себя. У вас шок.

Финансист наклонился и плеснул в лицо водой. Потом подошел и сел рядом, бросив руки на колени. Уайлд смотрел вниз, на свои руки, как если бы они несли какую-то жизненно важную информацию.

— Это был какой-то важный военный эпизод? У вас напряженный вид на снимке.

— Напряженный? Можно и так сказать.

— Снимок был сделан в Америке?

— Нет, в Италии. Это было в Италии, ближе к концу войны.

— Вы готовились получить награду?

— Напротив. Я так нарядился, чтобы присутствовать на военно-полевом суде.

— Над кем?

— Надо мной.

— О! За что вас судили?

— Я убил своего. Офицера-союзника.

…Он проснулся рано утром под звук дождя. Дождь лил как из ведра, барабанил по железным крышам, градом отскакивал от капотов джипов. Ночью была сильная гроза, гремели раскаты грома, зигзаги и вспышки озаряли весь залив, по силе превосходя постоянно мерцающие огни вулканической активности на склонах горы.

Выехали на рассвете. Есть хорошее место, сказал его командир, очень подходящее место для кое-какой камуфляжной работы.

В армейском подразделении тактической маскировки и дезинформации Люциус оказался совершенно случайно. Поскольку он умел писать красками, еще будучи новобранцем, вызвался помочь в постановке шоу, которое устраивала их воинская часть. Казалось немного нелепым заниматься на войне раскрашиванием декораций. Но офицеры обожали шоу — говорили, что они помогают поддерживать моральный дух и все такое. Так что Уайлд взялся расписать сцену. Это был пейзаж; Люциус старался на славу и сам получал от работы удовольствие, находя в ней вдобавок приятное освобождение от огневой подготовки и работ со взрывчаткой.

Среди банок и кистей Уайлд забывал о том, что идет война. Разноцветные краски, запахи, обыденность происходящего — все это составляло разительный контраст с потом, кровью, страхом и напряженностью ожидания скорого финала, на который они все надеялись.

Так случилось, что среди зрителей оказалась какая-то крупная шишка. Люциуса перевели в подразделение, которое специализировалось на дезориентации противника. Они вводили врага в заблуждение, заставляя думать, что изображенная действительность и есть реальность. Эту методику переняли у британцев, которые занимались подобным с самого начала войны, хотя Уайлд слышал, что делалось это с определенным успехом даже во время Первой мировой. У британцев служил один парень — на гражданке он был иллюзионистом, — который умел выстроить липовый город прямо перед твоими глазами, и ты поклялся бы, что он настоящий.

И в то утро они выехали к месту, где намеревались убедить немцев, что там готовится серьезная операция. Это означало бутафорские танки, следы гусениц на земле, палатки — весь набор. Задачей Люциуса было провести разведку на местности, оценить, получится ли сделать то, что требуется. Это зависело отчасти от ландшафта, света и так далее, а отчасти — от того, насколько убедительно удастся все провернуть.

События, подведшие Уайлда под военно-полевой суд, запечатлелись в его памяти так отчетливо, словно случились только вчера. Это было от того, что все годы после войны он переживал их снова и снова. Они были его крестом, его кандалами каторжника, тянули книзу, отравляя жизнь, постоянно напоминая, что он не имеет права на благополучие и процветание. Не получалось отделаться от ощущения, что за совершенное им в тот день он утратил право на счастье и в качестве расплаты за зло отдал самое драгоценное в жизни. Разве что не саму жизнь.

Место, куда их откомандировали, находилось недалеко от Неаполя и называлось Аверно. Один из входов в ту самую античную преисподнюю, как оказалось. Его командир был знатоком классической филологии, выпускником Гарварда. Он процитировал несколько слов по латыни и затем пояснил Люциусу, что это означает. Дескать, ни одна птица не пролетит над этим озером. Уайлд вполне мог в это поверить; это было самое черное озеро и самое гнетущая местность на свете. Вулканического происхождения, конечно, как и все прочие в той округе. Так что, вполне возможно, птицы и впрямь предпочитали не летать над этим озером. Так или иначе, их группа прибыла на место, а вместе с ними фотограф. Учитывая дождь и общую унылость пейзажа, американцы чувствовали себя не лучше птиц, но служба есть служба и работа есть работа, поэтому дело завертелось.

По заросшему лесом склону Люциус забрался на вершину холма, чтобы получить более широкий обзор. Оттуда, сверху, он услышал какие-то голоса, которые его насторожили, поскольку было известно, что нигде поблизости не должно быть никаких войск. Какой-то человек громко выкрикивал приказания по-английски. Явно не американец. Судя по выговору, британец, из образованных слоев.

Первым делом глаз Люциуса ухватил довольно красивый домик на краю долины, один из характерных безмятежных итальянских домиков. Даже под дождем чувствовалось, как славно и колоритно выглядел бы он солнечным днем, в мирное время. А вокруг довольно беспорядочно сновали какие-то военные, небольшая группа.

В человеке, что ими командовал, Уайлд за версту признал бы офицера, будь он даже одет в лохмотья. Высокий лоб, нос, похожий на клюв; распоряжения отдавал очень властно и энергично. Этот тип услышал Люциуса и с ходу напустился на него, крича по-итальянски, чтобы тот упал плашмя. Потом выхватил пистолет — спятил, должно быть, раз не заметил форму союзника! Но Уайлд крикнул, что он американец, и тот опустил оружие.

— Ладно! Не знаю, какого дьявола вы здесь делаете, но убирайтесь отсюда ко всем чертям!

Не очень-то вежливо для приветствия, и Люциус не понимал, из-за чего англичанин так возбудился. Офицер был не один, рядом стоял невысокий сержант, со всех струями текла вода, и сержантик, точно взъерошенный терьер, яростно лаялся с офицером, причем спорил о чем-то так, как не ведут себя со старшим по званию. Уайлд узнал акцент сержанта — тот происходил из Шотландии. Солдаты тоже выглядели не особенно радостно, один из них вытаскивал из кузова грузовика что-то похожее на взрывчатку. Люциусу перестало нравиться все действо, хотя это было не его дело. Но агрессивный англичанин, и погода, и эта штуковина, которая могла взорваться, — все начинало попахивать скандалом, поэтому он решил воспользоваться советом и убраться оттуда. Но тогда сержант вырвался из рук офицера, который держал его, и, оскальзываясь и буксуя, подбежал к нему.