Светская дурь - Бен Элтон

– Я не знаю, Джемма, я не знаю. Наркотики, конечно, слишком много наркотиков… Но вообще-то, может быть, все дело во власти… Знаешь, я просто слишком знаменит, черт меня подери. Я никогда этого не ожидал, и большую часть времени мне это даже не нравится, но я без этого не могу. Я ненавижу все это, но умру, если лишусь славы…

– Почему ты ненавидишь ее, Томми? Все о ней мечтают.

– Да я не жалуюсь, чесслово, правда, не жалуюсь. Просто, ну, например, когда всем платят за то, чтобы они были милыми с тобой, кому можно верить?

– По-моему, ты можешь доверять всем, кому захочешь. Ты должен судить людей по их поступкам. Это твой выбор, Томми. Все рискуют чем-то, когда доверяются другому человеку. Не только суперзвезды.

– Да, но когда решил довериться кому-то… Можешь ли ты доверять другим людям? Ведь принцессу Ди всегда предавали. Я ей очень сочувствую.

– Возможно, Диана была уязвимой по природе. Но ты не такой, Томми. Ты сильный.

– Ничего подобного. Как там пели «The Who»: «Кто ты такой?» Это все равно что думать, ладно, забей, по крайней мере, я могу доверять старым друзьям, они были со мной еще до всего этого… Но когда возвращаешься, все кажутся чужими. Они говорят: «Ну и чё ты сюда вернулся, а?» Люди ведут себя так, словно только дурак может захотеть посидеть в дерьмовом пабе, в котором раньше пил, или считают, что я их облагодетельствовал и снизошел до трущоб. Чесслово, даже мои лучшие дружки по старым дням говорят что-то типа: «Ух ты, теперь ты миллионер, и чё б тебе не хлестать шампанское с Кейт Мосс вместо того, чтобы приходить сюда?» После этого чувствуешь себя чертовски неловко. И не знаешь, что делать. Чесслово, Джемма, я настолько запутался, что иногда не знаю, где у меня голова, а где жопа.

И Томми снова начал плакать. Джемма бормотала слова сочувствия. Он сполз со стула и положил голову ей на колени. Она гладила его волосы.

– Словно у меня все есть, но это не то, чего я ожидал, и я забыл, что вообще ожидал получить. Поэтому я не знаю, чего хотел раньше, и не знаю, чего хочу сейчас. Единственное, что я знаю, – это что мне не нравится то, что у меня есть.

– Ну, если тебе это не нравится, откажись от этого.

– В этом все и дело, Джемма, я не могу. Потому что хотя мне это и не нравится, я все равно буду бороться как ненормальный за то, чтобы удержать это.

Джемма улыбнулась.

– Ну, тогда твой случай просто безнадежный, Томми Хансен.

– Знаешь такую старую песню? Ее поет Питер Сарстед. «Куда ты идешь, любимая, когда ты одна в своей постели?»

– Да, я ее знаю.

– Это я, вот так вот. Я – тот любимый. Вот только я вовсе не любимый.

Джемма нежно подняла голову Томми со своих колен и взяла его лицо в ладони.

– Ты любимый, Томми, и сегодня тебе не нужно быть одному в своей постели.

В нескольких комнатах от апартаментов Томми Питер Педжет переживал в этот же момент самое мучительное событие своей жизни. Они с Анджелой вышли из лифта с намерением отправиться в свой номер. Девочки еще были внизу, танцевали на дискотеке, которая, несмотря на отвращение, выказанное к ней раньше, все же их привлекла. Конечно, теперь они были знаменитостями, наряду с детьми премьер-министра и молодыми принцами, и уже начали понимать, что слава обладает опьяняющей силой.

Однако их родители решили уйти пораньше. Они наслаждались некоторое время похлопываниями по спине и всеобщим одобрением, но вопрос о здоровье Питера все же витал над ними, и их утомило то, что абсолютно все на конференции знали об этом. Знание выражалось в мужских объятиях и рукопожатиях и особенно болезненно в искренних поцелуях в щеку. Казалось, все говорили: «Мы знаем, что, возможно, ты скоро умрешь, но все же ты – наш герой». Они надеялись, что через несколько дней все будет в порядке. Но пока что, невзирая на триумф Питера, Педжеты по-прежнему чувствовали себя неловко. И поэтому ускользнули.

И теперь, когда за ними закрылась дверь лифта и путь к отступлению был отрезан, они увидели, что их поджидает Саманта.

– Питер, мне нужно поговорить с тобой.

– Ну… что, сегодня, Саманта? А подождать это не может?

– Нет, не может.

Анджела Педжет скривилась.

– Я иду спать, Питер. Дай мне ключ.

– Анджела!

– Я думаю, вы должны остаться, миссис Педжет. Вы должны это услышать.

– Правда, Саманта? А я так не думаю. Если тебя интересует мое мнение, все, что ты хочешь сказать о личных встречах, которые были между тобой и моим мужем, может оставаться личным.

– Значит, ты ей рассказал?

– Дай мне ключ, Питер. И если придешь поздно, возьми второй ключ у портье. – Анджела Педжет взяла ключ и пошла вперед.

– Откажитесь от него, Анджела. Он любит меня.

Питер схватил Саманту за руку:

– Саманта! Пожалуйста! Ты что, с ума сошла?

– Вы откажетесь от него, миссис Педжет?

Анджела не ответила. Она повернула за угол коридора, и было слышно, как она вошла в номер. Саманта и Питер стояли одни, глядя друг на друга. Теперь Саманта схватила Питера за руку.

– Пойдем в мой номер сейчас, Питер. Я хочу тебя.

– Ради всего святого…

– Если мы сделаем это сейчас, если мы ясно выразим нашу любовь, ты справишься, я знаю. Пойдем со мной сейчас. Войди в меня.

Ее лицо было словно маска, глаза распухли от слез, но все же сверкали. Она выглядела безумной.

В голове у Питера билась только одна мысль: «Немедленно положи этому конец. Заканчивай это».

Но как? Саманта была не из тех, кто бы позволил себя бросить. Она сделает все, чтобы остаться в его жизни. Она намерена сохранить тесную интимную связь с ним во что бы то ни стало. Потому что она любит его, и Питер знал, что эта любовь очень опасна.

Питер смотрел на ее отчаянное, залитое слезами лицо и знал, что ее страдания – это полностью его вина. Если бы он смог мягко отделаться от нее. Если бы он мог объяснить ей, что раньше любил ее, да, сумасшедшей, неправильной любовью, но все же любил. Его страсть была настоящей и искренней, и он не хотел бороться с ней, не хотел ранить ее. Если бы он мог отвести ее в сторонку и умолять ее разойтись мирно и остаться друзьями, согласиться расстаться как люди, между которыми было что-то прекрасное, но невозможное. Что-то невозможно прекрасное.

Если бы он мог сказать: «Саманта, я любил тебя и никогда не забуду этой любви, но с этого момента она может быть только трепетным воспоминанием».

Но он не мог сказать этого, потому что знал, что должен порвать с ней немедленно и полностью. И сейчас же.

Учитывая страстную натуру Саманты, он знал, что полумеры не приведут к разрыву. Он решил, что единственной дорогой, по которой он мог продвигаться через ожидающие его впереди ужасы, было отрицание. Полное и абсолютное отрицание.