Олег Даль. Я – инородный артист - Наталья Галаджева

Я хорошо помню, с каким трепетом я смотрела «Хронику» и «Старую сказку», как мне хотелось все рассказать, что вот мой дядя играет главные роли в фильмах, которые идут по всей стране. Но подобные выступления в нашей семье не поощрялись.

Какое-то время у меня, наверное, возникала мысль о том, чтобы стать актрисой. Однако однажды без какой-либо подачи с моей стороны Олег вдруг резко выступил против подобных мыслей. Когда это случилось, я не помню. Но хорошо помню лицо кинорежиссера Н. Кошеверовой, когда на ее вопрос о том, собираюсь ли я тоже стать актрисой, я категорически заявила: «Нет!». Это было в 1971 году, когда Олег пригласил нас на «Ленфильм» на съемки «Тени». Мы (мама, папа и я) гостили тогда в Питере. Надежда Николаевна подошла ко мне с вопросом «Что это у нас тут за ребенок такой?», я ответила, что я племянница Олега Даля.

Кстати, эта поездка стала началом нового этапа моих отношений с Олегом. Ушла моя скованность при общении с ним. Немало тому способствовали и Е.А., и О. Б. Ольга Борисовна затеяла переписку со мной (еще до личной встречи), а Е.А. стала моей поверенной в подростковые и юношеские годы. Таким образом, я стала чаще и больше общаться с Олегом.

К моему большому несчастью, все произошло слишком рано. Мне было немного лет, поэтому многое проходило мимо моего сознания. Мне еще были непонятны и неинтересны театральные и киношные интриги и системы запретов. Ни тогда, ни сейчас мне не было интересно, кто с кем и зачем. Олег всегда свято блюл тайну частной жизни и никогда не обсуждал ее на встречах со своими зрителями, и при ответе на вопрос о семье упоминал только своих родителей и сестру.

Я, конечно, помню разговоры о том, где Олег играет, где нет. О том, что он не может (не хочет) «мараться» о «соцреализьм», как многие тогда, чтобы «стать» и «иметь». И в силу юношеского максимализма я была, конечно, полностью на его стороне. Надо также отметить, что никто из семьи его никогда не призывал к какому бы то ни было компромиссу, хотя все понимали, что, пойди Олег на компромисс, и многие двери для него бы открылись.

По всей видимости, много времени посвящалось концертной деятельности. Своей и чужой. На моей памяти есть такой эпизод. К Олегу пришел В. П. Заманский, чтобы показать чтение «Шинели» Гоголя. Олегу понравилось, он поздравлял, желал удачи, хотел, чтобы все состоялось. В каком-то смысле для меня этот день стал открытием Гоголя. До этого он мне казался длинноват и скучноват.

Совершенно особенная история случилась и с Достоевским. Когда в 9-м классе по программе проходили «Преступление и наказание» (с нашей словесницей мы все-таки «не проходили мимо»), я не смогла его читать. Мне снились кошмары про «петербургские трущобы», странные обрушивающиеся лестницы и темные дворы-колодцы. Так я и не дочитала «Преступление». Спустя год или два я была на Смоленском. В это время Олег читал Достоевского. Как он читал обычно, с первого до последнего тома, чтобы проникнуться настроением и состоянием автора, осознать все его мысли, постигнуть все его чувства, почувствовать себя в той гнетущей атмосфере (в которой он, возможно, сам себя и ощущал). Тут я возьми и скажи: «Я не могу читать Достоевского. Я чувствую, что схожу с ума от него». Олег прокомментировал это так: «Дура ты. Ничего ты не понимаешь». Я не обиделась, но Е.А. вступилась за меня: «Ну что ты напал на Татьяну. Она еще молодая. Вырастет – поймет». К Достоевскому я вернулась почти 20 лет спустя. И он потряс меня своей современностью, сочувствованием и состраданием нам, живущим сегодня.

Однажды мне пришлось готовить для занятий по культуре речи (тогда еще был такой предмет в курсе подготовки библиотекарей), два стихотворения: «Если» Р. Киплинга (“If”) в переводе С. Маршака и «С любимыми не расставайтесь» В. Кочетова. Я приехала к Олегу, и он сделал актерскую разметку этих стихотворений для меня. Эти карандашные разметки хранятся у меня.

Вообще, интересно читать те книги, которые читал он. Часто давно знакомые произведения с его ремарками на полях предстают в совершенно новом свете.

Олег много читал. Об этом вспоминают все, кто его знал… Даже не очень близко. Все его коллеги отмечают не просто начитанность, но прожитость им прочитанного. Библиотека у него была приличная, собранная еще его родителями. Конечно, ни о каких раритетах и уникумах речь не шла, но почти вся русская и зарубежная классика, издававшаяся в 50-е годы, была собрана бабушкой и дедушкой.

По поводу библиотек, собранных в те годы, принято язвить… Но, если такой фонд не просто склад всего, что продается или того, что издано с золотыми корешками, а ориентировано на учебную потребность детей и на вкус семьи в целом, это, все же, несколько иное дело. Естественно, старались приобретать собрания сочинений в хорошей редакции с комментариями, чтобы не было ощущения слепоты и глухоты издания. Так, в библиотеке Олега оказалось, в том числе, и собрание сочинений Н. С. Лескова под редакцией Б. М. Эйхенбаума.

Кроме своей библиотеки у Олега в юности была возможность пользоваться и библиотекой бабушкиной сестры, вернее, ее мужа Сергея Алексеевича Мельникова. В ней был и Данте, и Рабле с гравюрами Г. Доре, и «Медный всадник», иллюстрированный А. Бенуа, изданный Сытиным, и многое другое. Конечно, это все тоже не библиографические редкости, но издания были хороши для «юноши, обдумывающего житье» и примерно уже представлявшего себе «делать жизнь с кого».

Кстати, благодаря С. А. Мельникову в нашей семье появилась книга Б. М. Эйхенбаума «М. Ю. Лермонтов». Она была подарена маме на 15-летие. Я эту книгу прочитала, уже будучи знакомой с Е.А. и О. Б. Меня это совпадение тогда развлекло, а Олег сказал, что все случайности не случайны. Тогда я не совсем поняла…

В 1977 году Бюро Кинопропаганды выпустило буклет «Олег Даль». Е.А. купила его, а я пристала к Олегу, чтобы он дал мне автограф. Вообще-то между нами было не принято играть в «таланты и поклонницы», но тут мне что-то «шлея под хвост попала», и я стала противно канючить: «Чем я, твоя племянница, хуже твоих поклонниц?» – «Да, вроде, ничем» – «Ну, так дай автограф». Он ушел в кабинет работать, а мы сидели и разговаривали на кухне. Часа через два он вышел, отдал мне журнал и бросил: «На. И больше никогда с этими глупостями не приставай. Не люблю». Я больше и не приставала, хотя очень хотелось…

Примерно тогда же был еще один случай. Я в те времена часто бывала на Смоленском. И после такого визита мы с Олегом вместе уезжали оттуда. Я домой, а он в Питер, в командировку. Ехать нам было по пути до «Комсомольской».

Мы вошли в вагон метро. Оба в джинсах, в батниках «на клепках», в сабо на платформах, в темных очках. Олега, конечно, узнали, несмотря на очки. И была видна мучительная работа мысли о том, что я за девица. Олег, я думаю, всего этого не замечал. Он не любил досужего внимания к своей персоне. А я-то одним глазом следила за окружающими. Когда подъехали к «Комсомольской» и стали прощаться, вагон замер. Мы поцеловались, как обычно, на прощанье, и Олег вышел, а я поехала дальше, веселясь от души. Как молоды мы были…

Все, вроде, вспоминаются какие-то мелочи. Но жизнь почему-то вся состоит из мелочей.

В Авангарде, на садовом участке, Олег бывал редко и мало. Однажды, в студенческие еще времена приехал туда с компанией друзей. Вечером расшумелись. Пришел сосед призвать к порядку. Вняли, стихли. Потом, естественно, опять разошлись. Так сосед приходил несколько раз и, видимо, надоел. «А что, собственно, происходит? Сидим, поем». На следующий день сосед этот – сотрудник деда – пожаловался ему: «Вот я их утихомирить пришел, а Олег за мной побежал…» – «Догнал?» – «Нет» – «Молодец, хорошо бегаешь!». Дед умел пошутить.