Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

– Где та негритянка, которая принадлежит моей жене?

– Какая негритянка, сэр?

– Ты прекрасно знаешь! Я имею в виду Линду, которая сбежала с плантации доктора Флинта несколько лет назад. Осмелюсь предположить, что ты ее видел и знаешь, где она.

– Да, сэр, я ее видел и знаю, где она. Вам ее не достать, сэр.

– Скажи мне, где она, или приведи ко мне, и я дам тебе шанс купить ее свободу.

– Не думаю, что от этого будет какой-то толк, сэр. Я слышал, что она скорее отправится на край света, чем станет платить какому бы то ни было мужчине или женщине за свою свободу, поскольку считает, что имеет на нее право. Кроме того, она не могла бы этого сделать, даже если бы захотела, поскольку потратила сбережения на образование детей.

Это очень рассердило мистера Доджа, и разговор продолжился на повышенных тонах. Мой друг опасался приходить в дом, где я жила, но позднее в тот день я получила записку. Я и прежде полагала, что они приехали с Юга зимой не ради увеселительной прогулки, а теперь природа их дела прояснилась окончательно.

Миссис Брюс пришла ко мне и стала уговаривать следующим же утром уехать из города. Она сказала, что за ее домом следят и, вполне возможно, найдут подсказки касательно моего местонахождения. Я отказалась последовать ее совету. Она умоляла с серьезностью и теплотой, которые должны были растрогать мое сердце, но я пребывала в озлобленном и мрачном настроении. Я устала бегать с места на место. За мной охотились половину жизни, и казалось, охота никогда не кончится. Я жила в этом огромном городе, невиновная ни в каком преступлении, но не решалась помолиться Богу ни в одной церкви. Донесся звук колоколов, звонивших к обедне, и я с презрительным сарказмом обронила:

– Интересно, проповедники нынче выбрали темой «Господь помазал меня… проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы»[44]? Или будут проповедовать от стиха «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»[45]?

Угнетенные поляки и венгры могли найти безопасное убежище в этом городе; Джон Митчелл был волен объявлять в городской ратуше, что мечтает о «плантации, густонаселенной здоровыми неграми»; но я, угнетаемая американка, сидела в четырех стенах, не смея показать лицо. Прости, Боже, те черные и горькие мысли, коим я предавалась в тот воскресный день! Писание гласит: «Притесняя других, мудрый делается глупым»[46], – а мне было далеко до мудрости.

Мне донесли, что, по словам мистера Доджа, его жена никогда не подписывала отказа от своего права на моих детей, и, если ему не удастся достать меня, он заберет их. Эти слова поднимали бурю в моей душе сильнее всего прочего. Бенджамин был с дядей Уильямом в Калифорнии, но невинная маленькая дочь приехала на каникулы ко мне. Я вспомнила о том, чего натерпелась в рабстве в ее возрасте, и сердце сделалось подобно сердцу тигрицы, когда охотник пытается поймать ее детенышей.

Милая миссис Брюс! Я до сих пор как наяву вижу выражение ее лица, когда она отвернулась, расстроенная моим упрямством. Видя, что доводы ее не находят отклика, она подослала Эллен уговаривать меня. Когда пробило десять вечера, а Эллен все еще к ней не вернулась, эта бдительная и неутомимая женщина обеспокоилась. Она приехала к нам в экипаже, привезя сундук со всем необходимым для дороги, ибо верила, что на сей раз я прислушаюсь к доводам рассудка. Я уступила, как и следовало сделать прежде.

На следующий день мы с малышом пустились в путь, снова направляясь в Новую Англию, несмотря на бушевавшую метель. По приезде я получала письма из «града беззаконного», адресованные на вымышленное имя. Через пару дней пришло письмо от миссис Брюс, в котором она сообщала, что новый хозяин продолжает искать меня и она намерена положить конец этому преследованию, выкупив мою свободу. Я была благодарна за доброту, которой было продиктовано это предложение, но оно вызвало у меня не такие приятные чувства, как можно было ожидать. Чем более просвещенным становился мой ум, тем труднее было считать себя предметом собственности, и уплата денег людям, которые так жестоко притесняли меня, казалось, лишала мои страдания ореола победы. Я написала миссис Брюс, благодаря ее, но прибавила, что продажа одним владельцем другому слишком уж напоминает рабство, что такое важное обязательство не так легко отменить и что я предпочитаю отправиться к брату в Калифорнию.

Без моего ведома миссис Брюс наняла в Нью-Йорке одного джентльмена для переговоров с мистером Доджем. Он предложил уплатить триста долларов наличными, если мистер Додж продаст меня и даст обязательство отныне и впредь отказаться от всех притязаний на меня или моих детей. Тот, кто называл себя моим хозяином, сказал, что столь незначительное предложение за столь ценную служанку звучит как насмешка. Джентльмен, нанятый миссис Брюс, ответил: «Вам виднее, сэр. Если откажетесь от этого предложения, вообще ничего не получите, ибо у этой женщины есть друзья, которые вывезут ее и детей из страны».

Мистер Додж рассудил, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, и согласился на выставленные условия. Следующей почтой я получила такое краткое письмо от миссис Брюс: «Я рада сообщить тебе, что деньги за твою свободу были выплачены мистеру Доджу. Завтра же возвращайся домой. Мне не терпится увидеть тебя и моего милого малютку».

Пока я читала эти строки, разум кипел. Джентльмен, стоявший подле меня, сказал: «Это правда, я сам видел купчую». Купчую! Эти слова поразили меня, как удар. Значит, я наконец-то продана! Человек продан в свободном городе Нью-Йорке! Купчая зарегистрирована, и будущие поколения узнают из нее, что женщины были предметом незаконной торговли в Нью-Йорке в конце девятнадцатого столетия существования христианской религии. Возможно, впоследствии она окажется полезным документом для историков, изучающих развитие цивилизации в Соединенных Штатах. Я прекрасно знаю цену этого документа, но, как бы я ни любила свободу, мне не нравится смотреть на него. Я глубоко благодарна великодушной подруге, которая эту свободу выкупила, но презираю негодяя, который потребовал платы за то, что никогда не принадлежало по праву ни ему, ни его близким.

Я возражала против выкупа моей свободы, однако должна признать, что, когда это было сделано, тяжкое бремя спало с моих усталых плеч. Возвращаясь в поезде домой, я больше не боялась открыть лицо и смотреть на прохожих. Мне следовало бы порадоваться даже встрече с самим Дэниелом Доджем – вот бы он увидел и узнал меня, чтобы посетовать на неудачные обстоятельства, понудившие его продать меня за три сотни долларов!