Платформа - Роджер Леви

Я взглянул на Дрейма, который сидел как каменный. Он прошипел:

– Уберите его. Как он сюда попал? – Дрейм повысил голос, но его слышали только я и Мадлен, потому что изображение Лигата начало говорить. А потом Дрейм умолк и откинулся на спинку кресла. Это был верный поступок. Лучше было притвориться, будто он знал, что это случится. Я взглянул вниз и увидел рядом с мониторией людей, пытавшихся ее отключить.

– Ох, Итан, Итан! – сказал Лигат.

Итан сидел неподвижно. Мадлен заерзала, потом поморщилась и унялась. Я заметил, что Дрейм зажал ее запястье в кулаке, выкручивая его, удерживая ее. Мадлен побледнела.

– Ох, Итан. Сначала Савл, а теперь Соламэн. И, конечно же, ты потерял еще и жену, Итан. Я о ней почти забыл – впрочем, и ты тоже. – Пауза. – Мадлен, рад тебя видеть. – Изображение кивнуло, как будто было чем-то большим, нежели тридэ-образом. По амфитеатру пробежала волна шепотков, а затем вновь наступило молчание. Лигат продолжил:

– Я рад, что у меня есть возможность к вам всем обратиться. Как здоровье, Итан? Надеюсь, ты хорошо охраняешь своих оставшихся близких. Ты ведь не можешь себе позволить потерять еще кого-то, верно?

Я вспомнил отца Благодатного на гееннских похоронах, порицавшего близких покойного, предупреждавшего их об ужасах, которые ждут, стоит тем отойти от заповедей Балаболии.

– Кто присматривает за Алефом? А за Пеллонхорком, твоим сыном? Ты внимательно за ним наблюдаешь? Чьи интересы он оберегает?

Лицо Лигата раздулось, и он сказал:

– Каким тебя будут помнить, Итан. – Он блестел как полированная медь. – Вспомни о Савле. Вспомни о Соламэне. Их нет, их больше нет. И ты тоже станешь воспоминанием, Итан, и скорее, чем думаешь.

Раздутое лицо повернулось в одну сторону, потом в другую; изображение искажалось на фоне пробитого звездами неба.

– Все вы, собравшиеся в смертеатре, тому свидетели. – Его голос стал мягче. – Не один из вас уже со мной.

Настало мгновение совершенной тишины, а потом Лигат продолжил:

– До того, как сам Дрейм пройдет через освобождение, я приму и прощу тех из вас, кто захочет перейти ко мне. – Вновь молчание, после которого Лигат заговорил жестче: – Но думайте быстрее, потому что, как только Итан Дрейм упокоится в смерти, эта дверь захлопнется, и вы будете брошены на произвол судьбы.

Головокружительно вспенился свет, и Лигат исчез.

По всему амфитеатру заговорили люди.

Дрейм медленно поднялся. Болтовня стихла. Когда в воздухе вспыхнули новые слова соболезнования, Дрейм вытащил из своего длинного траурного пиджака пистолет, медленно прицелился в скрижаль проектора и выстрелил. Скрижаль треснула и лопнула, послание исчезло.

– Спеткин Лигат, – прошептал Дрейм. Ему не нужно было говорить громче. Других звуков в смертеатре не было – только шипение щита над нашими головами. Все слушали.

– Лигат говорит о памяти. – Дрейм рассек воздух рукой. – Но где он? Разве он здесь? Нет, его здесь нет.

Дрейм склонил голову набок, словно ждал, что ему возразят. Он раскинул руки:

– Мы собрались здесь ради нашего друга Соламэна. Ради Соламэна.

Некоторые закивали.

– Соламэна больше нет. Он стал воспоминанием. Но память о нем сохранится. Лигата здесь нет, так ведь? – Дрейм сделал глубокий вдох и проревел: – ЛИГАТ!

Он подождал. Тишина.

– СПЕТКИН ЛИГАТ!

Снова тишина.

Дрейм понизил голос:

– Его здесь нет. Разумеется. Он обещает вам, что скоро от меня останутся только воспоминания и что до этого вы можете присоединиться к нему.

Он подождал. Стояла полная тишина.

– Это легкое обещание, правда же? Оно ничего не стоит и ничего не значит. Ему нетрудно будет сдержать такое обещание. Он не нарушит его в течение всей своей жизни, потому что станет для меня воспоминанием раньше, чем я – для него. – Дрейм медленно, сдержанно оглядел амфитеатр, а потом медленно, сдержанно сказал: – Кто-нибудь здесь в этом сомневается?

Он ждал. Его спокойствие было поразительным.

Потом он прошептал:

– Обещание Спеткина Лигата стоит меньше его ссанья. Я дам вам обещание Итана Дрейма.

Он поднял вверх палец.

– Некий человек принес это сообщение на освобождение Соламэна. Может быть, я вычислил бы его, если бы не стал уничтожать проектор. Может быть и нет. Уничтожил ли я проектор в ярости? Нет. Рассказать вам, почему я это сделал?

Никто не двигался. Никто не осмеливался.

– Я уничтожил его, – сказал Дрейм, – чтобы сохранить в тайне имя этого человека; чтобы дать ему свое обещание. Вот оно. В отличие от Лигата с его ссаным обещанием безопасности для всех вас, я даю всего одному человеку, тому, который работает на Лигата, слово, что он может сейчас уйти отсюда в гарантированной безопасности. Слово Итана Дрейма.

Он был словно проповедник. «Слово», – сказал он, как будто это было тождество или доказательство. Как мог кто-то не поверить ему?

– Иди. Уйди живым и присоединись к нему. – Он помедлил, потом раскинул руки и сказал: – Или останься! Только приди ко мне позже, для личного разговора, и получи полное прощение. Все эти люди – свидетели тому, что я даю тебе слово, а я…

Я осознал, что голос Дрейма постепенно становился громче и теперь, на этих словах, достиг высшей точки крещендо:

– …никогда не нарушал своего слова.

Он был сообразителен и хитер, Итан Дрейм. Он обратил вторжение в свою пользу. Из вызова, брошенного на его территории вскоре после смерти одного из самых ценных его тактиков, он вывел доказательство того, что Лигат – не заслуживающий доверия трус, и того, что сам он – человек чести.

Естественно, никто не покинул амфитеатр, но самой остроумной частью был последний жест Дрейма. Конечно же, агент не примет предложение тайной исповеди и прощения, но все, кто присутствовал в смертеатре, подумают, что он мог это сделать. И если здесь было несколько людей Лигата, они перестанут доверять друг другу.

Дрейм позволил всему этому улечься в головах собравшихся, а потом спокойно сказал:

– Ну что, Лигат? Ты здесь? Нет? Что ты там говорил? Хмм? – Он приложил ладонь к уху, подождал и прошептал в пустоту слова, ясно прозвучавшие по всей арене: – Я не помню, что ты сказал. Ты почти не задержался в моей памяти.

Он вновь заговорил тверже:

– А после того, как я покончу с тобой, Спеткин Лигат, я покончу и с воспоминаниями о тебе. – Он поднял руки ладонями вверх, а потом внезапно перевернул их и сказал: – Не останется… ничего.

Бурные аплодисменты начались, когда он садился, и продолжались еще несколько минут. Церемония упокоения Соламэна казалась после этого спектакля незначительной. Ракета, шипя, взлетела, ее послеобраз ненадолго задержался на сетчатках как символ того, что Соламэн останется в наших мыслях, и на этом все закончилось. При всей их нелепости, я предпочитал помпезные гееннские похороны.