Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Выступая в Кенигсберге в начале марта 1924 года, я разъяснил суть политики отсрочек комитета Дауэса и заявил, что больше не смогу нести ответственность за поддержание рентной марки, если на моем пути будут постоянно возводить препятствия. Я вызвал значительное неудовольствие со стороны комитета, но достиг своей цели — комитет снял возражения моему плану.

Золотой дисконтный банк был учрежден 13 мая 1924 года. Вплоть до краха Германии в 1945 году он успешно способствовал в качестве вспомогательного финансового органа Имперского банка сохранению валютной стабильности и росту германского экспорта. Последовательный прогресс стабилизации благодаря политике Имперского банка привел к необходимости для Золотого дисконтного банка продумать выпуск банкнотов. Да, мы печатали векселя Золотого дисконтного банка, оплачиваемые в фунтах стерлингов, как было оговорено с Норманом, но они так и не были пущены в обращение, поскольку в этот интервал времени имперская марка достигла и затем закрепила свой золотой паритет.

23 января 1924 года я прибыл по приглашению комитета Дауэса в Париж. Перед поездкой в Берлин члены комитета предпочли сначала обсудить экономическое положение Германии в Париже, и потребовалось мое присутствие для предоставления необходимой информации. После полудня в день прибытия мне пришлось явиться в подкомитет под председательством американца Оуэна Янга. Каждый человек, переживший годы, которые последовали сразу после краха Германии в 1945 году, может представить себе атмосферу антигерманских настроений того времени и понять, что я воспринял свою новую миссию с некоторой внутренней тревогой.

Оуэн Янг встретил меня в подлинной американской манере сердечным рукопожатием и неизменным: «Как поживаете?» Французы пожимали мою руку с явной неохотой, бельгийцы — нерешительно, англичане — безразлично. Чувство напряжения спало только тогда, когда итальянец, профессор Флора из Болоньи, тепло пожал мне руку и произнес на хорошем староавстрийском диалекте: «Сердечно рад».

Затем начались испытания. Секретарь подкомитета, бельгиец, приготовил длинный вопросник. Не знаю, можно ли сравнить этот вопросник с тем, что был предъявлен после 1945 года, но, насколько я могу судить по памяти, число вопросов в нем было не меньше. Как показал первый вопрос и ответы на него, для ответов на все вопросы потребовалось бы несколько дней. Практичный американец вскоре решил прекратить эту процедуру.

— Господа, с такими темпами мы никогда не закончим. Думаю, нам лучше попросить господина Шахта подготовить связный отчет об экономическом и финансовом положении в Германии, каким оно было раньше и каким стало теперь.

Даже в то время американцы имели такой вес в международных делах, что никто не смел возражать. Подобный поворот событий стал для меня неожиданностью, но обстановка в Германии, конечно, была мне настолько знакома, что я заявил без всяких колебаний о своей готовности выполнить просьбу комитета. Поэтому в течение почти двух часов я информировал их экспромтом во всех подробностях и на английском языке. Я рассказал, как война, принудительные поставки материалов за рубеж, конфликт вокруг Рура и инфляция истощили до предела ресурсы Германии. Я прибавил к этому то, чего мы достигли тем временем собственными силами. Рассказал о рентной марке, Имперском банке, Золотом дисконтном банке и завершил свою речь словами:

— Думаю, господа, я представил вам исчерпывающий отчет о положении Германии. У меня только одна просьба. Мне необходимо быть на родине: первые достижения начавшейся политики требуют этого. Прошу вас поэтому позволить мне вернуться в Берлин как можно скорее.

Последовала неожиданная реакция. Подкомитет выразил удовлетворение моим отчетом, но отметил, что не может быть и речи о моем досрочном возвращении в Германию на этом этапе. Между тем меры, которые я предпринял в Берлине, вызвали живейший интерес. Однако эти меры их несколько разочаровывали, потому что комитет Дауэса прибыл в Европу, в конце концов, с очевидной целью стабилизировать германскую валюту, но его участники обнаружили, что значительная часть этой работы уже выполнена. За рубежом не должно было сложиться впечатление, что комитет Дауэса был излишним в этой важной работе. Поэтому общественность проинформировали о том, что после первых дебатов с моим участием комитет с удовлетворением отметил совпадение моих идей и целей с его собственными намерениями. Сообщалось, что дебаты продолжатся.

Произошел явный поворот к лучшему в дискуссии, хотя на следующем пленарном заседании я все еще чувствовал себя ответчиком на скамье подсудимых. Члены комитета сидели за длинным полукруглым столом, в то время как я отчитывался, сидя на некотором подобии «позорного стула» напротив полукруга. Но я испытывал значительное удовлетворение от того, что Германия благодаря своим собственным усилиям положила успешное начало работы по стабилизации и заслужила уважение, а также обозначила свою позицию в дальнейшем обсуждении проблем.

Поскольку мне пришлось продлить свое временное пребывание в Париже, я нанес там несколько визитов. В первую очередь посетил своего коллегу господина Робино, управляющего Банком Франции, который принял меня вежливо. Второй мой визит состоялся к господину Леону Барту, председателю репарационной комиссии, под эгидой которой созывался и собирался комитет Дауэса. Я считал своим долгом нанести эти два визита. Неожиданно получил поручение из ведомства канцлера встретиться с господином Мильераном, президентом республики. Мильеран был правым социалистом с репутацией оппортуниста. В ходе нашей беседы я нашел его довольно откровенным во многих отношениях, но страдающим некоторой узостью политического кругозора, которую я обнаружил и в господине Барту. В течение получасового разговора мне не удалось убедить президента в том, что франко-германское взаимопонимание, которое я определял как насущную необходимость, могло быть очень быстро восстановлено более тесными экономическими связями. Там, где шла речь о Германии, Мильеран придерживался своей адвокатской и политической позиции.

Этот визит к главе французского государства, от которого я не мог отказаться, не погасил мой интерес к встречам с другими французскими политиками. Между тем мое посещение Мильерана обеспокоило премьер-министра господина Пуанкаре. Однажды меня навестил господин Барту и постарался уговорить меня встретиться с премьер-министром.

— Я прибыл в Париж, господин Барту, не для политических дискуссий. Естественно, я встречался с вами как с председателем репарационной комиссии. Если я встречался с президентом, то только потому, что он сам попросил об этом. У меня нет желания просить о посещении господина Пуанкаре. Если он пожелает увидеться со мной, то в его власти сообщить мне об этом. В таком случае, конечно, будет весьма невежливым с моей стороны не откликнуться на такое пожелание. Я не хочу быть невежливым.

— Но, господин Шахт, поймите, раз вы нанесли визит господину Мильерану, господин Пуанкаре придает особое значение вашему посещению его. Он — глава правительства и поэтому не может пройти мимо того факта, что, посетив президента, вы проигнорировали главу правительства.