Нова. Да, и Гоморра - Сэмюэл Дилэни

— Ты говорил о любви, Лорк! — закричала Лала, схватив механическую руку. — И вот что она тебе принесет? Мою смерть и смерть и уничтожение всего, что я когда-либо любила, всего, что могла бы любить, даже тебя?..

— Нет! — (Рука оторвалась от Лалы, перелетела каюту, врезалась в фасад резервуара.) — Уголовник! Вор! Пират! Убийца! Нет!..

Рука была слабее, чем тогда, в Таафите.

Стекло тоже.

Стекло лопнуло.

Питательный раствор забрызгал Лорка; он изящно отпрыгнул на замоченных сандалиях. Труп в резервуаре перекорежился, запутавшись в трубках и проводах.

Камеры исступленно расфокусировались.

Рука с грохотом упала на мокрую плитку.

Пальцы застыли, и Лала завопила, и завопила вновь. Метнулась по полу, переползла через иззубренную кромку стекла, подхватила труп, прижала к себе, поцеловала, и завопила, и целовала, раскачиваясь, опять и опять. Ее накидка почернела от раствора.

Потом вопль задохнулся. Она уронила тело, бросилась на стену резервуара, схватилась за горло. Под ожогами и разоренным гримом ее лицо багровело. Она плавно сползла по стене. Когда достигла дна, глаза были закрыты.

— Лала?..

Порезалась она или нет, перебираясь через стекло, — не важно. Все решил поцелуй. Как ни старался медико, после стольких ожогов она стала гипераллергичной. Инородные белки в питательном растворе Князя попали в организм, вызвав обширную гистаминовую реакцию. Несколько секунд — и гибель от анафилактического шока.

А Лорк засмеялся.

Сначала в его груди заворочались глыбы. Затем родился раскованный звук, зазвенел по высоким стенам залитой каюты. Триумф смешон — и кошмарен — и за ним.

Лорк сделал глубокий вдох. Под пальцами пульсировал корабль. По-прежнему слеп, Лорк гнал «Черного какаду» в разрывающееся солнце.

Где-то на корабле плакал киберштырь…

— Звезда! — заорал Мыш. — Она нова!

По главному каналу шарахнул голос Тййи:

— Отсюда уходим! Сейчас же!

— Но капитан! — крикнул Кейтин. — Глядите, «Черный какаду»!

— «Какаду», боже мой, он…

— …господи, летит прямо…

— …падает…

— …в звезду!

— Так, всем крылья травить. Кейтин, я крылья травить сказала!

— Боже ты мой… — выдохнул Кейтин. — О нет…

— Ярко слишком, — решила Тййи. — Сенсорику вырубаем!

«Птица Рух» тронулась прочь.

— Господи боже! Они… они же точно, точно падают! Такой свет! Они умрут! Сгорят, как… они падают! Боже, останови их! Кто-нибудь, пожалуйста! Там же капитан. Надо что-то делать!

— Кейтин! — крикнул Мыш. — Вырубай сенсорику! Ты чокнулся?

— Им конец! Нет! Там дыра света в середине всего! И они в нее падают. О, они погружаются. Они падают…

— Кейтин! — визжал Мыш. — Кейтин, не смотри!

— Она растет, она яркая… яркая… еще ярче! Я их почти не вижу!

— Кейтин! — Вдруг осенило, и Мыш выкрикнул: — Не помнишь Дана? Отключи сенсор-импульсы!

— Нет! Нет, я должен видеть! Она ревет. Она сотрясает, раскалывает ночь! Я чую запах — она жжет, выжигает тьму! Я их уже не вижу… нет, вот они!

— Кейтин, прекрати! — Мыш извивался под Ольгой. — Тййи, отключи ему импульсы!

— Не могу. Корабль должна против гравитации я вести. Кейтин! Сенсорику выруби, приказ это!

— Вниз… вниз… я опять их потерял! Все, не вижу. Свет краснеет, весь… Я не…

Мыш ощутил, как передернуло корабль, когда внезапно и бешено забилось Кейтиново крыло.

Кейтин завопил:

— Я не вижу! — Вопль стал всхлип. — Я ничего не вижу!

Мыш свернулся в клубок на ложементе, прижав ладони к глазам, дрожа.

— Мыш! — Крик Тййи. — Черт, мы одно потеряли крыло. Свое выбирай!

Мыш вслепую выбрал свое. Слезы страха сочились между век; он слышал, как Кейтин плачет навзрыд.

«Птица Рух» восходила над звездой, и «Черный какаду» нисходил в нее.

И стала нова.

Пиратского рода, слепо мечусь в огне; меня кличут пиратом, убийцей, вором.

Перетерплю.

Миг спустя я соберу трофеи и стану тем, кто столкнет Дракона с края завтрашнего дня. И спасу Плеяды — что не смягчит моего преступления. Облеченные величайшей властью в итоге совершают и величайшие злодеяния. Здесь, на «Черном какаду», я — пламя вдали от вечности. Однажды я сказал ей: нас не готовили к смыслу. Не готовили нас и к осмысленной смерти. (Есть смерть, единственный смысл которой — умереть в защиту хаоса. И они мертвы…) Такие жизни и смерти исключают значимость, отводят вину от убийцы, восторг от социально благотворного героя. Как другие преступники обосновывают преступления? Пустые миры извергают своих пустых детей, взращенных лишь играть и воевать. Достанет ли этого для победы? Я сокрушил треть космоса, чтобы вознести другую и потрясти еще одну; и я не вижу на себе греха. Значит, видимо, я свободен и я зло. Что же, я свободен… и скорблю по ней смехом. Мыш, Кейтин, вы, кто может говорить из сети: который из вас больше слепец, не узревший моей победы под этим солнцем? Я чувствую: вокруг бурлит пламя. Как ты, мертвый Дан, я вцеплюсь в рассвет и вечер; но я — я покорю полдень.

Темнота.

Безмолвие.

Ничто.

И трепет мысли:

Я мыслю… следовательно, я… я Кейтин Кроуфорд? Он отбивается. Но мысль — он; он — мысль. Негде бросить якорь.

Проблеск.

Перезвон.

Пахнет тмином.

Начинается.

Нет! Он продрался обратно во тьму. Мыслеслух припомнил чей-то визг: «Помнишь Дана…» — и мыслевзор нарисовал шатающегося отщепенца.

Еще один звук, запах, проблеск — за ве́ками.

Он бился за беспамятство в кошмаре потока. Но кошмар ускорил сердце, а учащенный пульс толкал его вверх, вверх, где распростерлось в ожидании великолепие гибнущей звезды.

Сон в нем убит.

Он задержал дыхание и открыл глаза…

Перед ним — пастельные капли жемчужин. Мягко перезваниваются высокие созвучия. Затем тмин, мята, кунжут, анис…

А за многоцветьем — силуэт.

— Мыш? — шепнул Кейтин и сам удивился, как ясно себя услышал.

Мыш отнял руки от сиринги.

Цвет, запах и музыка иссякли.

— Очнулся? — Мыш сидит на подоконнике: плечи и левая половина лица залиты медью. За ним — пурпурное небо.

Кейтин закрыл глаза, уронил голову на подушку, улыбнулся. Улыбка ширилась и ширилась, расщепилась над зубами — и вдруг перешла границу слез.