Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

✓ Опубликовано изложение принятого Советом Министров СССР постановления о комплексной реконструкции и застройке в период до 2000 года исторически сложившегося центра Москвы.

✓ В Чебоксарах открыт филиал межотраслевого научно-технического комплекса «Микрохирургия глаза».

✓ Подписано соглашение между СССР и ГДР о сотрудничестве и строительстве на территории СССР Криворожского горно-обогатительного комбината окисленных руд.

Быстро убывало лето. Август ударил первыми заморозками, разбрызгав по сопкам красно-желтые цвета. Солнце просвечивало речки и озера до дна, далекие хребты сияли белыми вершинами. Мир казался прозрачным и чистым, порождая тихую грусть о быстротечности времени.

Охотники ждали начала сезона, с тревогой следя за погодой – в конце августа обычно заряжали дожди. Если они перейдут в снег, то прощай охота на зайца по чернотропу.

С особым вниманием наблюдает за погодой охотинспектор Семен Рожков. Ему нужно безукоризненно точно выбрать место, обдумать маршрут, проверить снасти, договориться с транспортом и доложить Любимцеву о полной готовности. Многие годы Семен – верный и преданный ему человек. Если бы не Любимцев, он, скучая, принимал бы охотничьи взносы, штамповал разрешения и лицензии, объявлял сроки, зная, что каждый второй в округе человек с ружьем, а согласно бумагам, писанным в Москве, так и просто каждый – браконьер. Но сам Семен Рожков так не считал.

Испокон веку тайга кормила его народ. Каждый брал, сколько ему надо, и так продолжалось всегда. Тайга установила порядок: когда и кого можно у нее взять и, главное, думал Семен, этот порядок исполнять, тогда все будет, как заведено природой. Это вокруг больших городов опустели леса и реки, люди забросили настоящую охоту, превратив ее в дурную забаву: бить прикормленного зверя в заповедниках, а мясо скармливать собакам. Это нехорошо, неправильно, очень нехорошо! Нельзя убивать зверя ради забавы. Это знал прадед Семена, знал дед, этому учил его отец. В окруженных безжизненными лесами городах, среди угрюмого бетона и камня писались бумаги, прилетавшие в тайгу к Семену Рожкову. Он же слушал стариков-охотников, которые знали тайгу лучше собственного сердца и предупреждали: «Пора, однако, Семен зайца бить, опоздаешь – болеть будет, очень много развелось». Семен читал бумаги, предписывающие перенести начало охоты на более поздний срок, и знал, что к тому времени ляжет снег и ищи-свищи косого. К весне зайцы так расплодятся, что от голода начнут поедать кору лиственниц, а это для них чистая гибель.

Семен вяло брал бумаги и шел к Любимцеву слушать, что скажет власть. Любимцев, как и Рожков, знает, что нетерпение людей все одно возьмет верх над прилетевшей из другой жизни инструкцией – хоть всю тайгу оцепи.

Осенняя охота на зайца в золотой, остывающей перед зимним уныньем тайге – последнее всеобщее бурление, вскрик древних инстинктов добытчика, вспышка радостного азарта промысла и жажда простого мужского сидения у костра за свежей шурпой под стакан прохладной водки и воспоминания о лете.

В свободное время Семен с пристрастием читает Салтыкова-Щедрина, поэтому, подавая Любимцеву бумагу, отводя хитрые роскосые глаза, словно стесняясь, спрашивает: «Будем годить?» Некоторое время Любимцев с интересом смотрит в окно кабинета на улицу, на темно-зеленое здание быткомбината, будто видит его впервые, и раскатистым голосом, вспоминая о чем-то и удивляясь чему-то, отвечает: «А я слышал, неделю как палят. Опять опоздал оповестить?» «Как так опоздал? – возмущается Семен. – Сам в газету объявление относил». «Ну, поздно роптать и жаловаться, – машет рукой Любимцев. – Наверно, опять мелко напечатали. – Ухмыляясь и покручивая кончики усов, смотрит на Семена. – Не пора ли и нам…»

Семен спускается со второго этажа, улыбаясь душой и круглым лицом. За это он и предан Любимцеву. За то, что за бумажками, придуманными мешать человеку, видит настоящую жизнь, не дает бумаге заслонить главное, а сейчас главное там, в тайге, это Семен чувствует, как чувствовали его деды и прадеды.

А пока не началась охота и стояли погожие дни, Городок дружно высыпал по грибы, по ягоды. Главный гриб – масленок – мало напоминал подмосковный: был сухим, крепким, больше походил на боровик. Он рос в таких количествах, будто кто-то сеял его на полянах, и подбирать шляпки можно было по размеру.

Грибы солили, мариновали, сушили, а еще слегка обжаривали, укладывали в банки, заливали жиром. Так они могли стоять до следующего лета, а в сочетании с олениной, тушенной в брусничном соусе, и жаренной с луком картошкой вкусней еды не сыскать.

После обеда Перелыгин просматривал свежие газеты. Они на все лады шумели о перестройке, ускорении, гласности, научно-техническом прогрессе, демократизации, консенсусе и прочих модных терминах, стремительно вошедших в лексикон. Газеты приносили пачками – в Городке считалось неприличным выписывать мало периодики. Очень страдали почтальоны – в дни рассылки журналов их «толстой сумки на ремне» едва хватало на подъезд.

Была пятница. Около шести подойдут Колков с Рощиным – ехать по грибы. Рощин обещал место, где рос лучший для засолки, но довольно редкий черный груздь.

В дверь позвонили. Перелыгин мельком взглянул на часы – еще слишком рано. На пороге переминался экскаваторщик с «Нальчана» Геннадий Петелин.

– Вот это гость! – удивился Перелыгин.

До сих пор они встречались только на прииске. Перелыгин подолгу наблюдал, как экскаватор величиной с двухэтажный дом, точными движениями, будто повариха отмеряет в миски кашу половником, грузит карьерные самосвалы. Залезал в кабину и следил за выверенными, хоть по секундам засекай, движениями рук экскаваторщика.

– Я по делу, – пробормотал Петелин, неловко остановившись в коридоре.

– Давай сразу на кухню, чайку попьем. – Перелыгин двинулся вперед. – Могу и кофейку изобразить.

– Чаю-то лучше. – Оглядевшись, Петелин уселся возле стола.

Лет десять назад, окончив курсы экскаваторщиков в учебном комбинате, Петелин пришел на карьер «Первомайский». Вместо напутствия машинист экскаватора Глотов спросил:

– Анекдот про японскую лесопилку слыхал?

Петелин помотал головой.

– Слушай! Получили русские мужики японскую лесопилку, – назидательно, будто читая инструкцию, начал Глотов. – Глядят и удивляются, как она лихо пилит. Один говорит: «А потолще бревно, к примеру, эта штуковина возьмет?» Сунули. Лесопилка вжикнула и распилила. «Ишь ты!» – сказали русские мужики и сунули еще толще. Лесопилка опять вжикнула и распилила. «Да!» – почесали затылки мужики. «Ща!» – крикнул третий и сунул лом. Лесопилка крякнула и сломалась. «Ага!» – сказали мужики. – Глотов внимательно посмотрел на Петелина. – Дошло?

Зимой ударили морозы под шестьдесят. Экскаваторы остановили. Машинист ушел в контору, а Петелин остался приглядывать за техникой. Полигон, исковерканный взрывами, укутала молочная дымка, скрывавшая и соседние машины. Томясь в разогретой кабине, Петелин размышлял о несовершенстве мира, о выдуманных правилах, мешающих жить. Вот, чего стоим? В пятьдесят работали, и нормально. Подумаешь, разница. Конструкторы всегда страхуются. Он выбрал негабарит и плавно подвел под него ковш. Почувствовал напряжение машины: мерзлая глыба, визгливо скрежеща, втиснулась в стальной короб, тот пополз вверх, но раздался противный хруст, и ковш осел на землю. Не помня себя Петелин выскочил из кабины: лопнула стрела, сталь переломилась, как сухое печенье.