Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

В тот раз Серебровский протрубил сбор по особому поводу – накануне о нем говорило радио «Свобода».

Началось все еще раньше, когда в Городке осенью появился человек по фамилии Погребняк, удививший местное население, привыкшее к теплой меховой одежде, ярким, диковинным пуховиком. Стали даже спорить: до какого градуса продержится эта пижонская одежонка?

Как рассказал Перелыгину Мельников, Погребняка сослали из-за какой-то книжки, изданной за границей о «психушке», где тот работал не то фельдшером, не то санитаром. Он, похоже, надеялся после публикации смотаться на Запад, но его присутствие требовалось здесь для страдания за инакомыслие, а чтобы страдание было приятнее и сытнее, Погребняку слали «оттуда» посылки со съестным, а «радиоголоса» требовали свободу «узнику совести».

«Два раза в неделю, – сказал Мельников, – или он, или ему из какой-нибудь страны звонят. Проверяют. А чтоб не забичевал с голодухи… – Мельников хмыкнул. – Посылки шлют. Мои ребята при нем посылку проверят, а он сразу бегом на переговорный – получил, мол! Связистам разъяснили, чтобы соединяли по резервной линии, не роняли престиж страны».

И вдруг казус… В тот день в Городке стоял декабрьский полумрак. Мороз выжимал до шестидесяти. Пахло холодом. В переговорном зале несколько старательских снабженцев который час обреченно дожидались связи с артелями. Лениво вспоминали минувший сезон, знакомых женщин, прикидывали, с кем скоротать вечерок, но телефонные кабины хранили молчаливую темноту, словно заснувшие. Мужики скинули полушубки.

Время от времени рыжий квадратный человек, с квадратным лицом, заросшим рыжей квадратной бородой, в лохматой волчьей шапке, подходил к стойке, приставлял лицо к закругленному окошечку, в которое девушка с той стороны могла видеть разве что его нос, и, выпучив глаза, мычал с укоризной и смирением: «Ну, девушка!»

«Линия занята», – противно отвечала та обезличенным голосом.

Квадратный вздыхал и шел на место.

В какой-то момент дверь распахнулась и в клубах морозного воздуха, с коробкой, обклеенной яркими этикетками, возник Погребняк. Поставив коробку на стол, подошел к окошку и попросил соединить с Парижем. Мужики разом замолкли – будто радио выдернули из розетки.

– Небось к утру дадут, – съязвил шепотом кудрявый.

Погребняк сел возле стола, приоткрыл коробку, сверху лежал красно-белый блок «Мальборо». Он достал пачку и сунул в карман. Нашел глазами угол и замер.

– Я такие пробовал, – пренебрежительно поморщился квадратный. – Трава, и горят, как спички.

В глазах у кудрявого заблестел шальной огонек.

– Слышь, земляк, – протяжно шмыгнув носом, обратился он к Погребняку. – Будь другом, дай попробовать твоих, пушистых. Извини великодушно.

Погребняк вывел из угла взгляд, посмотрел на мужиков.

– Я говорю, дай закурить, землячок, – повторил кудрявый.

Погребняк достал пачку и протянул кудрявому. Тот, крутя головой, запротестовал.

– Берите-берите, – улыбнулся Погребняк. – С одной не распробуете.

Кудрявый, по-детски разглядывая пачку поднес ее к носу и, втянув воздух, громко шмыгнул.

Повинуясь какому-то внутреннему сигналу, квадратный неожиданно встал, его круглые, на выкате, глаза еще больше выпучились, готовые снестись, как яйца, бородатая квадратная челюсть куском мохнатого кирпича двинулась вперед, увлекая за собой стеноподобное тело к окошку, к безучастно сидевшей за ним телефонистке. Казалось, он сейчас пройдет сквозь хрупкую перегородку и, разметав все, двинется дальше, освобождать навсегда занятую линию все пятьдесят верст до своей артели.

В эту минуту на пульте рядом с девушкой что-то щелкнуло, загорелась зеленая лампочка. Девушка нажала тумблер и объявила: «Париж! Вторая кабина».

Квадратный неловко дернулся и замер, словно облитый жидким азотом. Кудрявый, открыв рот, уставился поверх его головы то ли на часы, не успевшие отсчитать и десяти минут, то ли на шапку квадратного, на которой волчья шерсть вставала дыбом. Как во сне квадратный увидел Погребняка, двинувшегося к кабине, освещенной светом далекого Парижа. Он почти вошел в нее, но квадратный, обретя дар речи, с зубовным хрустом выломился из оледенелости и, зарычав «куда?», кинулся следом.

С бычьей силой он рванул дверь. Кабина накренилась. Погребняк вылетел прямо на квадратного. Тот одной рукой отшвырнул его на стол, где стояла посылка. Из нее вывалились блестящие пакеты, невиданные вакуумные упаковки с колбасой и мясом, покатились консервные банки. Квадратный толкнул кабину на место, схватил трубку и заорал:

– Артель «Луч» давай! Добавочный – шестнадцать! – И радостно закивал. – Да, я! Я! Андрей! Насчет шарошек договорился! Будут! Какие шарашки? – переспросил он. – Кто это? – Квадратный обмяк, боком высунулся из кабины, держа в руке трубку. – Ты тоже, что ли, Андрей? – Вышел, впустив в кабину Погребняка, поднял с пола коробку. – Чего стоите? – буркнул он и полез в угол за укатившейся банкой.

Коробку аккуратно сложили.

– Андрюх, – подмигнул кудрявый.

– Чего тебе?

– Не берут шарошки в Париже?

Кудрявый переломился, давясь хохотом. Рядом беззвучно тряслась шапка из росомахи. За стеклянной перегородкой попискивала телефонистка. Квадратный понял: все узнают, как он толкал шарошки в Париж.

Из кабины вышел Погребняк. Кудрявый поманил его:

– Не обижайся, земляк, мы тут три часа сидим. – Он дружелюбно улыбнулся.

– Думал, в окно вылечу. – Погребняк потер ушибленное плечо. – А про какие шарашки он говорил?

– Шарашки? – «Росомаха» недоуменно посмотрел на кудрявого.

– Ха! Шарошки! – заржал кудрявый, – Андрюха за шарошками приехал. Понимаешь… – Он повернулся к Погребняку. – «Головка» такая, для бурового станка.

– Там подумали, я в шарашку угодил, – напряженно хихикнул Погребняк.

– Вы хоть знаете, кто это? – ухмыльнулась телефонистка, когда Погребняк вышел. – Ссыльный, диссидент. Каждую неделю то за посылкой, то звонить бегает. Из-за границы шлют.

– Тут что, жрать нечего? – удивился из-под шапки «росомаха».

– Испаскудился народишко, вот хрень всякая в башку и прет. – Кудрявый мотнул головой. – Это им не так, то не сяк.

– Пойдем, покурим, – позвал кудрявого квадратный.

Выйдя в шелестящий от холода туман, оба полезли в карманы. Квадратный достал «Беломор», протянул кудрявому, тот взял папиросу, сунул в рот, крутя в руках нераспечатанное «Мальборо».

– Гад! – зло сказал кудрявый, затянувшись «Беломором», повертел яркую пачку, точно собираясь выбросить. – Бывают же… – Он так и не подобрал подходящего слова, сплюнул и сунул сигареты в карман.

Прошло несколько месяцев, и вот «Свобода» сообщила, что антисемит Серебровский не берет еврея Погребняка на работу, лишает инакомыслящего права на труд, тем самым нарушает Конституцию и права человека.