Последние часы. Книга I. Золотая цепь - Кассандра Клэр

Корделия не дала себе труда ответить и на пути к двери наклонилась за Кортаной. Солнце село, ночь была сырой и довольно прохладной. У тротуара ждала коляска с гербами Консула на дверцах; на козлах с бесстрастным видом сидел один из слуг Консула, темноволосый человек средних лет. Кто-то оставил на ступенях крыльца охапку роз со срезанными головками. Эванджелина. А может быть, другая девушка?

– Так что же это за салон, расскажите подробнее, – попросила Корделия, когда Мэтью подал ей руку, чтобы помочь забраться в карету.

Разумеется, она слышала о салонах – домах, где знаменитости, могущественные и родовитые люди собирались для того, чтобы говорить об искусстве и поэзии. Ходили разговоры о том, что на таких вечерах творились и менее пристойные вещи, что в укромных уголках и тенистых садах парочки назначали друг другу свидания.

Анна и Мэтью забрались в коляску вслед за Корделией, причем Анна небрежно отстранила протянутую руку Мэтью.

– Единственный в своем роде, – сообщила Анна, откинувшись на спинку сиденья, обитого черным бархатом. – Там бывают самые известные представители Нижнего Мира.

Карета, едва тронувшись, набрала приличную скорость.

Анна продолжала:

– Возможно, о ком-то из них вы слышали. Некоторые не заслуживают своей репутации, а репутация других незаслуженно скромна.

– Никогда не думала, что существа Нижнего Мира интересуются живописью и поэзией, – заметила Корделия. – Но, с другой стороны, почему бы и нет, верно? Это мы, Сумеречные охотники, далеки от искусства. Мы не творческие люди.

– Почему же не творческие? – возразил Мэтью. – Просто нам с детства внушают, что это не наше дело, что нам не следует опускаться до ерунды, занимающей простых. Не путайте подчинение запретам с природным отсутствием талантов.

– А вы творите, Мэтью? – спросила Корделия, глядя ему прямо в лицо. – Вы рисуете, пишете красками, сочиняете стихи?

– Люси пишет, – сказал Мэтью, и глаза его превратились в два темных озера. – Мне казалось, она иногда посылает вам свои произведения.

– У Люси свои проблемы, – ответила Корделия. – Она ничего не говорит, но я знаю: она очень боится. Возможно, рано или поздно она вынуждена будет бросить литературу потому, что она – Сумеречный охотник. Считается, что это должно быть для нее важнее всего остального. – Она помолчала немного. – А что означает «Адский Альков»?

Глаза Анны мерцали в полумраке. Она ответила:

– Официальные собрания академиков и выдающихся писателей в Париже всегда контролировали мужчины, но салоны – это мир, в котором царствуют женщины. Одна известная аристократка принимала друзей-художников в своем алькове, в пространстве между кроватью и стеной. Скандальное местечко. С тех пор кружки людей искусства, где главенствует женщина, неофициально называют «альковами».

– Но мне показалось, вы говорили, что хозяин этого салона – Малкольм Фейд.

– Ему принадлежит здание, – уточнила Анна. – А что касается лица, которое им руководит… вы скоро сами все увидите.

Корделия не любила долго ждать ответов на свои вопросы. Она вздохнула и взглянула в окно.

– Куда мы едем?

– На Бервик-стрит, – сообщила Анна и подмигнула. – Это в Сохо.

Корделия плохо знала Лондон, но слышала, что Сохо – район, облюбованный представителями богемы. Здесь обитали беспутные писатели и голодающие художники, социалисты без гроша в кармане и начинающие музыканты, а с ними соседствовали мелкие лавочники, торговцы, обнищавшие аристократы и дамы с дурной репутацией.

Все это звучало очень заманчиво и волнующе; и еще Корделия знала, что мать никогда бы не позволила ей посещать подобный квартал.

– Сохо, – едва слышно повторила она, когда колеса экипажа загремели по узкой, темной улочке, вдоль которой тянулись рыночные лотки. В тусклом свете керосиновых ламп можно было различить лица торговцев, которые болтали друг с другом или спорили о цене с покупателями, перебиравшими потрескавшуюся фарфоровую посуду и подержанную одежду. Джентльмены – нет, вряд ли этих людей можно было назвать джентльменами, подумала Корделия – прямо на улице примеряли пальто и пиджаки, а их жены щупали материал и делали замечания по поводу фасона. Мясник распахнул двери своего заведения и торговал кусками мяса при свете газовых фонарей.

– Все это протухнет еще до утра, дорогая, – объяснила Анна, перехватив озадаченный взгляд Корделии.

Пекари и бакалейщики тоже развернули бурную деятельность. Карета проехала мимо маленького кафе и ярко освещенного паба «Голубые Столбы».

– Это здесь, – сказала Анна, и экипаж остановился. Они спрыгнули на мостовую и очутились на перекрестке Бервик-стрит и тесного переулка под названием Тайлерс Корт, ведущего куда-то в темноту. Вокруг смеялись и кричали люди, пахло жареными каштанами.

Пошептавшись о чем-то с Мэтью, Анна скрылась в переулке, и ее высокая фигура, одетая в черное, сразу слилась с тенями. Корделия осталась наедине с Мэтью. Шляпа его съехала набок, и он задумчиво рассматривал девушку.

Корделия огляделась, читая вывески. В дверях маячили женские силуэты. Она вспомнила голос матери: «Падшая женщина, ну, ты понимаешь». Как будто девушка просто споткнулась и потеряла равновесие. Корделия попыталась представить себе, каково это. Целоваться с мужчинами за деньги, и не только целоваться…

– О чем вы думаете? – спросил Мэтью.

Корделия сделала над собой усилие и отвела взгляд от женщины с нарумяненными щеками, которая улыбалась прохожему в мешковатой одежде рабочего.

– А что такое «гранильные работы»? – спросила она, не потому, что ей это было интересно, но потому, что ей на глаза попалась вывеска «А. Джонс, Гранильные работы», и еще потому, что присутствие Мэтью ее нервировало.

– Здесь высекают на камне разные лапидарные формулировки, – ответил Мэтью, – чтобы сохранить их в веках. Например, мудрые изречения: «мы только прах и тень». Или, наоборот, всякую чепуху, вроде слов, которые срываются у меня с языка.

Корделия кивнула на вывеску.

– Они продают фразы?

– Они продают предметы, на которых вырезаны фразы, – пояснил Мэтью. – Например, можешь обратиться в эту лавку, если нужно выгравировать на обручальном кольце слова любви. Или вырезать слова сожаления и печали на своей могильной плите. Я лично планирую выбить у себя на надгробии что-нибудь возвышенное.

– Ты меня удивляешь, – улыбнулась Корделия. – Я вся внимание.

Мэтью воздел руки к небу, и лицо его озарил свет вонючих керосиновых ламп.

– Возможно, это будет нечто простое, вроде: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»[21]. Но нет, вряд ли это изречение во всей полноте передает свет, который я несу в жизнь близких и друзей, и печаль, которую они испытают, когда светильник угаснет. Может быть: