Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

года встречавшийся с другими и разными людьми, три года ночевавший в разных местах, шагавший по разным краям и республикам, лежавший в госпиталях и т. д. и т. п., может ли этот человек без изменения, все с той же шуткой-прибауткой дождаться конца войны? Может, но поумнеть он должен, как другой за 10–20 лет. Поумнеть, внутренне подтянуться, посуроветь, поугрюметь, может быть, – словом, он тот же, да не тот.

Вот теперь и посуди, от офицерского ли чина зависит этот облик? Нет. Офицерский чин – это внешний атрибут. Реальность этого атрибута, мотивированность его в том, что действительно у нас в армии и за срок, и за качество службы рядового делают офицером. Но что Теркин твой должен постепенно меняться – это закон и поэтический, и жизненный.

…Сам ты в эту болезнь вошел, сам ты из нее и выйдешь. Я твердо знаю одно: ты с делом справишься, ты замечательный поэт, в своей работе ты железный, терпения у тебя на сорок монастырей хватит. Больше веры в себя, меньше раздражения на окружающее, на мелочи, все постепенно войдет в норму, постепенно ты овладеешь материалом, сосредоточишься на нем, и он покорится тебе. А сейчас, я чувствую, у тебя такой хаос от неустроенности бытовой, от всякой нелюбимой работенки, от того, что вот сейчас, сию минуту, нельзя сесть пробовать, ворочать так и так, примеряться, прикидывать – словом, действовать. А когда не действуешь, перестаешь верить, что сумеешь сделать.

Все, Сашенька, будет хорошо. Мне кажется, что тебе нужно писать сейчас отдельные главы независимо от того, офицер Теркин или нет. Пиши ту главу, которая у тебя внутренне сформировалась, выяснилась, не приурочивая ее тотчас же к той – второй или третьей – части. Все это не раз и не два переменится. И не это важно.

Важно, что новые черты образа будут находиться в больших поисках, в тяжелых трудах. Для этого надо много перепробовать, много бумаги исписать. Ты говоришь, что во всем разочаровался, кроме «Смерти и воина». А я скажу, что это неправда. «Смерть и воин» – это лебединая песня твоя, прощание с прежним Теркиным. Недаром она возникла уже тогда, когда ты почувствовал необходимость лепить образ дальше. Конечно, это сильная глава. Но в твоих несовершенных новых главах больше заложено потенциальной энергии и больше творческих возможностей, чем в этой самой совершенной главе. Она вся в прошлом, эти все – в будущем. И сейчас, когда ты лишь полон сомнений, а работать не имеешь возможности, тебя, естественно, тянет на прежний, проторенный тобою же путь. Ты себя чувствуешь так легко в своей прежней теркинской форме. А тут еще генерал под локоть толкает: пишите так – ведь так ловко и весело получалось. Не слушайся, Саша. Надо так, – сначала будет трудно и, может быть (по сравнению с уже достигнутым), плоховато; да зато потом будет вдвое здорово. А мне кажется, как я тебя знаю, что и сразу неплохо будет…Это, Саша, новый барьер на пути. Надо его брать. Все для этого у тебя есть. «Не обижен, брат, ты силой, мы признать должны» (прошу прощения) <из «Теркина»>.

Еще раз советую тебе: пиши, что пишется, что хочется. Не применяйся к «частям». Все постепенно станет на место…

…Жду я тебя каждую минуту. Когда стукает лифт на нашей площадке, я прислушиваюсь – а вдруг ты? Если бы можно нам было с тобой поменяться местами – тоже поменялась. Ты бы работал в своей комнате, а я сумела бы приспособиться там. Говорю это, Саша, не для кокетства и рисовки, а как чувствую… Печатание 3-й части в «Красноармейце» опять всколыхнуло народ: стали поступать письма. Во всех них – одно требование: продолжать и писать больше… Украинец, который пишет о «России», говорит, что ему стихотворение так понравилось, что он согласен, чтоб «целый журнал был списан вашим стихом». Читатель из Ашхабада пишет, что «Немые» по своей стихотворной магии напоминают Пушкина. Отзывы о Теркине вызваны как радиовыступлениями, так и печатанием… Оля перед отъездом на дачу написала тебе письмо… И теперь, встречая меня, говорит, как о чем-то решенном: папочка скоро приедет, я ему писала… Валя чувствует себя на даче хорошо… Бродит с детьми, уходит в рощи, в окрестности… Выполняя одно ее поручение (искала летнее задание по ботанике), нашла в учебнике любопытную записочку… Это ее обязательство перед собой… Если достанет белый хлеб – то довески будет отдавать нищим (обычно она их съедала сама). Сколько тут детского, и в то же время это уже сознательный контроль над собой…

…Хочу еще раз тебе сказать: делай нового Теркина, пиши новые главы, не прикидывая особенно…

20. VI Р.Т.

Ласточка, в траншейной нише

Ты с весны у нас жила,

Не найдя родимой крыши

На пожарище села.

Легкая в дому жиличка,

Скоро мы вперед уйдем.

Скучно тебе будет, птичка,

Прилетать в затихший дом.

Не удержался, попробовал «перевести» стихи бойца, фамилию которого так и не смог разобрать. Может быть, они тем и хороши были, что совсем неумелые. Во всяком случае это – не находка[41].

Решил после поездки к летчикам (оказывается, был возле Починка – узнал, когда уже улетал) не томиться принудительным «Теркиным». Пописать чего придется – того, другого. Вроде стало на душе свободней и ясней. Нельзя ездить на одном хорее, который я уж заездил. Для себя, может быть, удастся написать «Теркина на том свете».

Травма смоленского случая то будто проходит, то нет.

21. VI А.Т. – М.И. П/п 55563 – Москва

…Считаю возможным заняться вещами небольшими. В нынешней моей обстановке это легче, а недостаток разнообразия моих жанров, может быть, будет несколько ликвидирован… На днях сделал одну миниатюрку, которая, собственно, принадлежит перу одного бойца, но у него до невозможности беспомощно… Сейчас я вижу, что оно не доведено, но в нем для меня уже по одному, может, тому, что это не я придумал, есть что-то волнующее и безусловно поэтическое. Может быть, еще потому, что совпадает с настроением нашего фронта.

Вчера я сдал статью к трехлетней годовщине войны «Над картой Родины». Она всем у нас понравилась. Будь это в иных условиях, она бы могла быть напечатана в любой большой газете…

…Времени для себя, для настоящей работы маловато. День мой проходит так. Я встаю в 7 ч. (подъем в 8, но я так уже привык), умываюсь, поливаю мой сад (под окном, на высокой немецкой завалинке, укрепленной