Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

Письма Маше, которых давно не пишу по важным причинам: оказии нет, а писать и отправлять теперь по полевой почте – руки не берут. Физически невыносимо представить, что она получает сейчас мои письма, отправленные из Тишино.

16. VII А.Т. – М.И. П/п 55563. Юго-западнее Вильно – Москва

…Я в таком непрерывном движении, что не нужно удивляться, если и подолгу не будет от меня ничего… Я жив-здоров, благополучен, много пишу, кое-что старался пересылать тебе в вырезках, не все имею сам, так как от редакции всегда впереди на 100–200 километров… Настроение хорошее и, понятно, не может быть иным теперь – дело близко к концу… Стараюсь записывать, что вижу и думаю… Обращаются ко мне все больше «Комсомолка» и ТАСС. Но это мне неважно, я лишь хочу хоть таким способом давать тебе знать о себе…

17. VII М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563 или Смоленск

…Отправляю тебе первый экземпляр Теркина <Военгиз>…

В Детгизе изменения. – У бывшего твоего редактора… – изъяли отдел современной худож[ественной] литературы. Этот отдел ведет теперь некто Пискунов. Я звонила ему. Из этого разговора мне стало ясно, что книжка по каким-то причинам у них заморожена и заморожена прочно… У них были какие-то совещания по этому поводу, и то, что после этого ее все же отложили, – это нехороший знак. Тут, конечно, много навредил редактор… который боялся выйти раньше, чем книга появится еще где-нибудь… Он, конечно, ничего не сделал, чтобы защитить, отстоять эту книгу…

18. VII М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563

…Прежде всего о Теркине в Гослите… книжка печатается, и с ней все благополучно… Звонила сегодня в «Знамя»… С Теркиным никаких эксцессов пока не произошло, да и рано для эксцессов. Он еще где-то читается, может, и есть замечания, но до «Знамени» они еще «не доведены». А вот со стихами, которые они у тебя так выпрашивали, – получилось плохо: «Третье лето» совсем не пойдет (и это было сказано довольно твердо), а в «Солдат и солдатка» требуется поправка (родильный мотив нужно убрать)…

Я так думаю, что тебе прямо-таки необходимо прислать мне что-нибудь великолепное, пафосное, «Гром победы раздавайся, веселися храбрый Росс» и т. п. Только в этом случае пойдут и «Солдатка», и «Третье лето»… вокруг этого «Третьего лета» ходят какие-то слушки. Четвертый день нездорова. Грипп… Вчера вели через Москву немцев. Впечатление крайне сложное; об этом можно целое письмо написать, силы и настроение не те.

Шлю тебе неизвестное письмо Чехова. Должно понравиться…

18. VII Р.Т.

Дорога сюда и особенно сам Вильнюс радует своей не сравнимой ни с чем прежним сохранностью. Вильно через два-три года будет городом с малыми приметами войны, хотя, правда, видел я его не весь. Большинство домов требует только остекления, а много и стекол целых.

Усадьба, в которой разместились, по-польски красива и форсиста. Дом новый, 900-х годов, скорее благоустроенная и слишком монументальная дача, чем помещичий дом. Зато хороши пруды – один над другим, а парк наполовину лес, часть его по ту сторону ж[елезной] д[ороги] даже вырублена немцами по их обычной методе. Сосны, дубы, вязы, ни одной березы или осины. Все это высоко над водой пруда и разделено на участки глубокими, занесенными полудикой дремучей зеленью оврагами, которые подверглись в свое время отделке: вдруг выходишь на тропу, под которой угадывается прежняя щеголеватая дорожка, натыкаешься на заглохший бассейн, где из деревенских камней и привозного цемента смастачены всякие причуды, на которых играла когда-то вода. Водопады сохранились только у двух прудов – в проломах плотин. Вода с нарочито аляповатых камней падает на другие такие же уступы и терраски.

Великолепие зряшное, запущенное. Черные и красные провода связи тянутся через культурные некогда лужайки, висят на парковой молодой поросли.

Мест для купанья и гулянья так много, что не знаешь, что со всем этим делать. Как на большом дурном банкете, где всего много, больше, чем нужно людям, чтоб выпить и закусить с удовольствием, и от этого невкусно, в чем не хочется признаться.

Зацвела липа, вечером услыхал запах. Зенит лета. По одному этому запаху мог бы вспомнить все четыре лета войны, какими они были для меня. Жаль, что мало хорошего о себе вспоминать, кроме разве работы над Теркиным в 42 году, когда вновь нашел его.

–

Поездка в Гродно. Как и бывает, все не так, как представляется по предварительным данным. И, кроме того, с этим городом дело особое, – это не Минск, не Витебск. Все города перед этим занимались нами в результате окружения их, выхода далеко на запад. Город взят, значит, война уже далеко, хотя бы группы и группировки противника были не только в городе, но и восточнее его, как было с Минском. Здесь немцев выпихнули из города, но они – вот они за рекой и даже удерживают частичку города. Бьет артиллерия и минометы, постреливают автоматчики с чердаков и из окон. Население, главным образом, в подвалах. Оно еще не пережило весь срок тяжкой муки этого сидения. Не может еще вздохнуть в радости избавления от страха, которая обостряет и радость избавления вообще от немцев. И еще – особые обстоятельства: 1939 г., когда Гродно был едва ли не единственным очагом длительного и яростного сопротивления поляков нашим войскам, потом немцы, теперь опять мы, вступающие в город с боями. И вообще это уже глубоко Западная Белоруссия, она очень недолго побыла Советской, и много здесь всякой сложности – национальной, политической и пр.

В городе продержались мы с редактором часа два, делая по возможности вид друг перед другом, что страшно нам не очень. А было очень страшно, томительно до отвращения. Не испытываешь ни малейшего любопытства, томишься собственной неприкаянностью, праздностью здесь, где идет тяжкое дело, которым люди занимаются по крайней необходимости. А ты стоишь здесь с задачей постоять здесь, поглазеть и рассказать затем не это, а то, что принято рассказывать в случае занятия города, и не иначе, как уже рассказывалось, хотя здесь совсем другое.

Женщина на улице:

– Скажите, скажите, когда же окончится этот ужас?

– Какой ужас? – хотя самим вполне понятно. – Это наши снаряды летят.

– Но если туда летят наши, то оттуда должны лететь их снаряды, так ведь? Вы знаете, у меня дочка лежит третий день в подвале, не ест, не пьет, ребенка оставила (она, знаете, замужем, в 39 г. здесь был из Москвы командир, они поженились, он уехал перед самой войной в Москву, в командировку), лежит.

В этом (Гродно) и в том, что происходит под Каунасом, уже приметы того, что