Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

За 45 лет, что Агафья прожила в этом доме, такое случилосьвпервые, чтобы Борюшка, извечно любимый, пришел к ней в комнату. Ох, грехи нашитяжкие, а ведь как когда-то, в молодые-то сочные годы, мечталось о таком! Воттихонький скрип в ночи, и Борюшка входит, и ласкает, и милует, и мучаетнемножко, и мы все трое еще больше друг друга любим, и Борюшка, и Мэрюшка, иАгашенька... Несметное ж количество раз грешила в мечтах!

Он вошел и сел на шаткий венский стул. Она, трепеща, накраешек кровати присела.

– Агашенька, родная, – проговорил он, – ведь ты жеБиблию читаешь, где там сказано про зверя?

Она успокоилась сразу и важно покивала:

– А это, Борюшка, в «Откровении Иоанна Богослова».

Борис Никитич кашлянул:

– Не дашь ли мне Библию посмотреть, Агашенька? Мне нужно,ну... для работы, я ведь, знаешь, сейчас почти беллетристику пишу...

Ей неловко было видеть, как Борюшка смущается. Немедленнокинулась и тут же извлекла желаемое из-под подушки. Значит, как раз Библию и читала,когда постучал. По ночам, значит, читает, чтобы не смущать позитивно мыслящегопрофессора.

«Позитивное мышление – это чистейший примитив», – думалБорис Никитич, медленно, с Библией под мышкой проходя по сильно скрипящим полам– пора перестилать паркет, пора, кроме того, обновить забор, чтобы незаглядывали в прорехи эти грибные морды. «Как мало это мышление понимаетчеловека, вернее, как мало оно старается понять. Что за странную модель мирапредлагает нам диалектический материализм? Ведь это же не что иное, как фантомпримитивизма, если не дьявольского, со скрытой усмешкой, одурачивания. Это всеравно, что вот этого Архи-Меда изобразить в виде картонной полой копии исказать, что это и есть Архи-Мед».

Год назад внучка Ёлка подарила ему на семидесятипятилетиетолстолапого щенка немецкой овчарки.

«Вот тебе, дед, на память о Пифагоре, изволь, –АрхиМед! – хохоча от удовольствия, пояснила она. – Только этотАрхи-Мед пишется через черточку, ибо он не кто иной, как Архи-Медикус, как иты, мой любимый дед!»

Естественно, все сразу влюбились в наследника Пифагора;«если только это не сам Пифочка к нам снова явился», – добавляла Мэри, аАгаша, разумеется, тут же заменила гордое имя на Архипушку. Едва начавподрастать, Архи-Мед тут же выделил из всех главного, папу Бориса, и стал заним всюду ходить. Переставал ходить только тогда, когда старый профессорсадился, ложился или уезжал из дома. Вот и сейчас, став уже огромным годовалымкрасавцем, Архи-Мед, полусонный, все-таки сопровождал бессонного старика поскрипучему паркету и сел рядом с ним, возле кресла, точно так же, как Пифагоркогда-то садился. Ну, в самом деле, похоже на реинкарнацию, жаль только, что намоем месте не сидит в расцвете лет новый пятидесятилетний профессор, еще непришибленный операцией над наркомом Фрунзе. Он открыл «Откровение ИоаннаБогослова» и сразу нашел о звере:

«...и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? икто может сразиться с ним?

И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и данаему власть...

...и дана была ему власть над всяким коленом и народом, иязыком и племенем.

И поклонятся ему все живущие на земле...»

Борис Никитич читал и перечитывал тринадцатую главу«Откровения» и думал о том, какая тут сокрыта тайна и можно ли все эти таинстваи пророчества приложить к тому, что происходит в ХХ веке, ведь за первым зверемприходит второй, его прямой наследник и «...обольщает живущих на земле, говоряживущим на земле, чтобы они сделали образ зверя...». В молодые годы, врасцвете, в зрелости Борис Никитич к этим тайнам если и обращался, то сулыбкой. С незлой, надо признать, улыбкой, но со снисходительной улыбочкой,естественной перед некими поэтическими вольностями. Сейчас, вдруг, словнобездонный космос открылся ему со всем ужасом непознаваемых тайн... «Здесьмудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое;число его шестьсот шестьдесят шесть».

Как я могу это постичь своей дарвинистской иматериалистической башкой, думал Градов. Что это за страшные знаки ипредначертания? Ясно только, что наше время пришлось на власть зверя илжепророчества. Вся эта подмена христианских ценностей новыми ценностями сутьне что иное, как лжепророчество и дьявольская насмешка. Даже ведь и крест,символ христианской веры, заменен его вывернутыми, искривленными, изогнутымикарикатурами, нацистской свастикой и нашим жуком, серпом и молотом. Подменяетсявсе: и государство, и политика, и экономика, и искусство, и наука, и даже самаячеловеческая из наук пошла навыверт, и смысл этой подмены состоит только всамой подмене, в издевательской усмешке, которая к нам обращена из неживогокосмоса...

В одно туманное, с пробивающимися сквозь пелену лучамивесеннее утро из округи исчезли грибные мордочки шпиков, и едва только он этозаметил, как позвонил телефон. Говорил из 4-го управления Минздрава нектомогущественный, предположим, Царенгой Вардисанович.

– Сегодня, в шесть часов вечера, Борис Никитич, за вамипридет машина. Вам предстоит важное правительственное задание.

– Нельзя ли уточнить, Царенгой Вардисанович? Ведь мне нужноподготовиться.

– Нет, уточнять сейчас нельзя. Все будет уточняться впроцессе выполнения. Могу сказать лишь, что это важнейшее правительственноезадание. Постарайтесь отдохнуть и быть свежим к шести часам вечера.

Неужели опять к нему, к воплощению зверя? После тридцатьвосьмого Градов ни разу не видел Сталина, однако до него иной раз доходило, чтовождь не забывает своего спасителя – прочистителя. Больше того, имя Градова длянего стало как бы каким-то талисманом, как бы такой последней инстанцией вмедицине: любые, мол, Трувси-Вовси, Геттингеры-Эттингеры могут провалиться, ноостанется Градов, и этот никогда не подведет!

Он не ошибся: машина новой модели ЗИС с ослепительно белымиободами колес повезла его к Сталину, но не туда, где он уже однаждысвященнодействовал над бесценным телом, не на ближнюю дачу в Матвеевской, апрямо в Кремль.

Вождь на этот раз не стонал в полукоматозном состоянии, а,напротив, лично открыл дубовую дверь и своими собственными ногами вошел вприемную, где среди хороших ковров и кожаной мебели ждал его профессор Градов.Они пожали друг другу руки и уселись в кресла vis-а-vis. Основательно постарел,подумал Градов, глядя на полуседые волосы и набрякшее мешочками и оползнямилицо. Снимки не передают истины.

– Не молодеем, – прямо отвечая на его мысли, усмехнулсяСталин.

– Я намного старше вас, товарищ Сталин, – сказалГрадов.

– Всего лишь на четыре года, товарищ Градов, – сноваусмехнулся вождь, само добродушие. У него подрагивали пальцы здоровой руки:волнуется.