Заговор призраков - Елена Клемм

– А если бы таковой спутник нашелся?

– Тогда вы могли бы делать все, что захотите.

«Никогда не поворачивайся спиной к ощерившейся собаке, – учил ее брат. – Медленно отступай назад, не сводя с нее глаз, и думай о том, кого позвать на помощь. Или как отбиться самой». Главное, не впадать в панику и повторять, что собака скалится потому, что на самом деле она тебе улыбается, а иначе давно бы тебя искусала. Если убедить себя в этом, будет не так страшно.

– У меня закружилась голова, – коротко сказала Лавиния. – Я хочу спуститься вниз.

Она дождалась, когда он сойдет и скроется в церкви, и лишь затем спустилась сама, то и дело озираясь, словно дух мог вырваться из тела Чарльза, подлететь к ней и столкнуть ее вниз. Глупый, необоснованный страх, потому как призрак основательно угнездился в теле мальчика.

Да и живой она пригодится ему больше. Ведь она, Лавиния, баронесса Мелфорд, обладательница самой непристойной коллекции фарфора во всем королевстве, вообще-то лакомый кусочек для любого чернокнижника. Хотя по ней и не скажешь. Иногда она задумывалась о том, что с юридической точки зрения их брак с сэром Генри считался бы недействительным, так что лишить ее состояния мог любой врач-акушер, если бы родне барона хватило ума пойти по этому пути, а не засыпать ее письмами с угрозами и мольбами. Чтобы успокоить голос совести, она напоминала себе, что, учитывая все то, что сделал с ней барон, единственное его упущение уже не играло роли.

Так или иначе, он растлил ее, и растлил основательно. Иначе с какой стати Дэшвуд разговаривал с ней так, словно нашел родственную душу? От этого становилось противно вдвойне.

Ступив на площадку, Лавиния запустила правую руку в карман, нащупала флакончик со святой водой, вынула пробку. У нее будет только один шанс. Не упустить бы.

Когда она спустилась, церковь выглядела совершенно иначе. Какие-то тени шевелились вдоль стен, и от них веяло такой жутью, что вглядываться не хотелось. А сверху, с потолка, капала кровь. Лавиния даже подставила ладонь, чтобы убедиться в реальности этой крови, но капли исчезали, не долетая до руки, а стекали они со стола, за которым пировали апостолы…

– Лавиния, ты пришлась мне по сердцу, – сказал Дэшвуд, маня ее к купели.

Еще одно видение или деревянный змей на несколько дюймов подобрался ближе к голубке?

– Давно не видывал я женщин, подобных тебе. Я думал, что они канули в небытие, и новый век разбавил им кровь, и в венах у них течет грязная водица, как в сточной канаве после дождя. Но ты не такая, как они все. Не такая, как лупоглазая кукла с косами, обмотанными вокруг ушей. Пожелай что угодно из того, чем обладает она, – любую драгоценность, надел земли, привилегию, – и желаемое окажется у твоих ног.

– Вот так сразу? – спросила Лавиния, не вынимая руку из кармана.

– Не сразу, но окажется. Дай мне время. Сила, кою отнял я у полукровки, преумножит мое могущество, и скоро я стану неуязвим.

– И тогда ты дашь мне все, что я пожелаю?

– Не я сам, но тот, на чьей службе я состою. От тебя потребуется немногое.

– Расписаться кровью? Ты пустишь мне кровь, чтобы убедиться, что она алая, а не серая? Точно так же, как той девчонке в часовне Медменхема?

Делая вид, что придерживает шляпку левой рукой, она вытащила шпильку и припрятала в рукаве. Человека ею не убьешь, куда ни коли, но призрака, даже сильного, серебро прогонит. Должно прогнать.

– Достаточно будет поцелуя.

Она бросила взгляд на фреску с Тайной вечерей, на которой, сидя вполоборота, Иуда задумчиво подпирал кулаком подбородок, словно размышляя, на что потратить тридцать сребреников. Будь на его месте Дэшвуд, он не распорядился бы деньгами столь бездарно, а закатил бы на них пир, с вином и нагими плясуньями. Серебро есть серебро. Кровь легко стекает с монет, не оставляя бурого налета.

– Что ж, цена не высока! – рассмеялась Лавиния, надеясь, что смех ее покажется беззаботным, а не предвестником истерики, каковым он и являлся. – Я согласна.

Дэшвуд шагнул к ней, полные сочные губы Чарльза округлились для поцелуя. И когда они коснулись губ Лавинии, она пустила в ход все имевшееся у нее оружие: что было силы воткнула булавку в его предплечье и плеснула святой водой в лицо.

Чарльз издал вопль, от которого могли бы рухнуть стены. Во всяком случае, Лавинию как ударом отбросило, хотя мальчишка ее и пальцем не коснулся… Но может быть, ее ударил тот, кто сидел в нем? С потолка посыпалась штукатурка и тонкая струйка песка. Лавиния сжалась, ожидая, что сейчас церковь обрушится им на головы, но ничего не происходило. Опомнившись, она вцепилась в руку Чарльза, горячую, как у больного лихорадкой. Ладони мальчика были скользкими от пота, и большего успеха она добилась с манжетой, хотя и оцарапалась о его дурацкую запонку в виде чертополоха. Чарльз следовал за ней, как сомнамбула, медленно переставляя ноги.

На крыльце их дожидалась ноябрьская хмарь, когда непонятно, то ли мелкий дождь моросит, то ли влага испаряется с земли. В иное время Лавиния вздохнула бы, вспоминая благодатное тепло Италии, теперь же английская стужа стала ей союзницей.

Туман остудил лоб мальчика, и Чарльз моргнул. Помотал головой, словно пробуждаясь ото сна, и, наконец, вытащил шпильку, так и торчавшую из предплечья. Снова моргнул, провожая взглядом каплю крови, упавшую с острия.

– Леди Мелфорд? Где мы? Что произошло?

В первый миг она чуть не бросилась ему на шею, радуясь, что Дэшвуд не поступил, как иные воры, что, обчистив дом, поливают паркет ламповым маслом и чиркают спичкой. Чарльз снова в себе – во всех смыслах этого выражения! Но вспомнив, как кривились румяные губы, которые были сейчас удивленно приоткрыты, она едва сдержала дрожь.

– Ты совсем ничего не помнишь?

Мальчик как-то чересчур плотоядно прикусил губу, зажмурился, даже дернул себя за волосы, мокрые от святой воды.

– Мы стояли в мавзолее, я протянул руку к урне… а потом очнулся здесь. А что я должен помнить?

– Ты был одержим призраком, – нехотя сообщила Лавиния, отодвигаясь от дверей. Из церкви тянуло серой. – Фрэнсис Дэшвуд беседовал со мной твоими устами.

Чарльз вновь поднес к глазам запачканную кровью шпильку, затем воткнул ее в свой шейный платок на манер булавки для галстука. На нежно-зеленом шелке проступило алое пятнышко.

– Что он вам такое наговорил, раз вы вогнали в меня шпильку аж до самой кости?

– Прости, что пришлось причинить тебе боль.

– Нет, боль – это хорошо. Боль дает нам понять, что мы еще живы. Но что же он вам наболтал?

– Звал на свою сторону и, видимо, признавался в своих чувствах ко мне, – пожала плечами Лавиния.

Она ожидала, что Чарльз возмутится, после чего они на два голоса будут костерить распутника, желательно, удаляясь от церкви, где оный обретается. Вместо этого Чарльз сел на мокрый каменный порог, нимало не заботясь о своих щегольских брюках, и спрятал лицо в ладонях.