Заговор призраков - Елена Клемм

А что ты оставишь несчастной жене,

Дэви, о Дэви?

– Беду и печаль до конца ее дней,

Ведь мне не вернуться домой[4].

Ворвавшись в дом, Лавиния вихрем пронеслась в свою комнату, захлопнула дверь перед носом оторопевшей камеристки, повернула ключ – и, рыдая, повалилась на кровать.

Джейми! О Джейми! Даже не вздумай! Только не теперь.

Наплакавшись всласть, она вытерла лицо платком, смоченным лавандовой водой, и, как только с глаз сошла краснота, позвала Грейс. Нужно сшить новую амазонку. Алую, из той самой ткани, которую Джеймс советовал приберечь.

В ней Лавиния поедет в Вест-Вайкомб и дознается, что за нечисть там обитает. Пускай у нее нет чар, как у Джеймса, и ясновиденья, как у Агнесс, но некоторый опыт охоты все же имеется. Вдруг удастся выйти на след сообщника-человека, кого-то, кто вызвал привидение из небытия? В церкви могут быть улики.

Амазонка нужна ей к завтрашнему утру, потребовала Лавиния, и белесые брови камеристки поползли на лоб, хотя возражать она не посмела. На то и леди, чтобы требовать невозможного. Говорят, будто швеи слепнут, если им приходится шить по ночам при свете сальных свечей… Ну и пусть слепнут. Они, по сути, и так слепы. Точно кроты, что ползают по грязи и, натыкаясь на корни деревьев, радуются их красоте, потому что ничего краше отродясь не видели – ни листьев, ни цветов. Им не дано постигнуть ни красоту, ни ужас этого мира.

Лавиния гнала мысли о том, что несправедливо карать лондонских портних и ту цветочницу за выходки фермерских дочек, донимавших ее когда-то балладой о братоубийце. Но ей опостылело быть справедливой. Доброй, понимающей и снисходительной. Все свои благородные чувства она растратила на Джеймса, ни на кого другого их не оставалось.

У нее достаточно денег, чтобы потребовать алую амазонку сразу после завтрака. И пусть хотя бы один стежок будет неровным… Слепота покажется блаженством.

На следующее утро в дверь постучались сразу двое посыльных – один с увесистым свертком от портнихи, другой с букетом от лорда Линдена. Первой мыслью Лавинии было вернуть подарок отправителю, но, после недолгих раздумий, она отправила Грейс за вазой, уж больно хороши были розы. Белые, чуть кремового оттенка, словно выточенные из слоновой кости. Кажется, розы такого сорта зовутся «якобитскими» – большая редкость посреди ноября. Удивительно, что школьник может позволить себе столь дорогие подарки. Неужели деньги перепадают ему от Джеймса, по шиллингу за каждый выученный псалом?

К букету прилагалось письмо, в котором Чарльз многословно извинялся за поведение кузины, а также за то, что вынужден был ее поддержать, ибо боялся оскорбить взор леди Линден столь неприглядным зрелищем, как девичья истерика. Извинения не стоили затраченных чернил, но с огромным облегчением Лавиния узнала, что жар у Джеймса спал, хотя «дядя все никак не проснется». Ввиду его временной немощи Чарльз предлагал продолжить экспедицию в Вест-Вайкомб, правда, в несколько ином составе. В спутники леди Мелфорд метил он сам.

Лавиния с минуту посидела в задумчивости, дожидаясь, когда Грейс очинит ей перо.

До Вест-Вайкомба, имения в двадцати милях от Медменхема, она доберется своими силами. Кроме того, помощник из Чарльза никудышный – весь в отца, который без помощи Джеймса не отличал боггарта от индейки. С другой стороны, компания юного джентльмена лучше, чем совсем ничего. Юного джентльмена, который осведомлен о делах своего дяди и желает ему помочь.

Даже странно. Лавиния всегда была убеждена, что ненависть, основанная на страхе, – очень живучее чувство. А уж покойник лорд Линден успел как следует запугать внука. Перед тем как окончательно покинуть Линден-эбби, мисс Брайт дозналась у экономки, что в тот день милорд почти два часа продержал внука в своей спальне. Много ли цикуты старик успел влить ему в уши? Видимо, яд быстро улетучился, раз Чарльз не видит в дяде врага. Пожалуй, его желание принести пользу следует поощрить.

Скользя по шелковистой бумаге, как коньки по льду, новое перо размашисто вывело «да». Мальчишка-паж со всех ног бросился доставлять послание, а вернулся уже в сопровождении милорда.

Граф был при полном параде. Модный сюртук, темно-зеленый, как мох у корней дуба, облегал ладную мальчишескую фигуру. С ним отлично смотрелась шелковая жилетка, расшитая все теми же якобитскими розами, а цепочка часов не сверкала, как у почтового клерка в выходной, а темнела благородной патиной. Из-под шейного платка торчали острые концы накрахмаленного до скрипа воротничка. Темно-русые волосы были напомажены и чуть подвиты.

Оглядев гостя с головы до ног, леди Мелфорд спрятала улыбку в кулак. Мальчишка растет заправским денди. Когда-то в Мелфорд-холле держали павлинов, и она успела пронаблюдать, что чем моложе самец, тем шире он раскрывает хвост, дабы произвести впечатление на пернатых дам.

Как оказалось, Чарльз потратил время не только на подбор идеальных запонок, но и на то, чтобы нанять карету. Еще вечером Бартоломью раскричался, что уж лучше миледи сразу продать всех лошадей на живодерню, где их пустят на корм для кошек, чем гонять их каждый день в такую даль. Предусмотрительность Чарльза пришлась как нельзя кстати.

Вторым же приятным сюрпризом стала его обходительность с бедняжкой Грейс. Со вчерашнего дня она дулась на госпожу за то, что та умчалась невесть куда с холостяком, пусть и служителем церкви. Выходки, которые прощаются в провинции, в столице совершенно недопустимы. Но стоило Чарльзу ласково с ней заговорить, как старая дева оттаяла и даже изобразила кокетливую улыбку, более похожую на гримасу боли от флюса. Тут уж Лавиния не могла не рассмеяться. Точно так же мальчик в свое время обхаживал кухарку, выклянчивая кусок пирога.

– Я помню вашу алую амазонку, – заговорил лорд Линден, помогая ей сесть в карету. – Она была на вас… ну, тогда.

– Нет, это уже другое платье. То я потом сожгла, – сказала леди Мелфорд и поправила цилиндр с невысокой тульей.

– Правда? А мне почудилось, будто то самое. Память – чертовски ненадежная штука.

– Даже если так, памятью нужно дорожить.

Порою ей казалось, что память – это кубок, полный пряного вина, но, отхлебнув, она чувствовала, как на зубах скрипит пепел.

– У вас-то да, леди Мелфорд, вы много всего повидали и бывали на континенте. А мне даже вспомнить нечего.

В этом есть своя прелесть, подумала Лавиния, сидеть в карете с юным дворянином и говорить не о погоде, которая опять разнюнилась, и не о дерзости слуг, а о материях столь возвышенных. Но что он может знать о воспоминаниях? Ему и восемнадцати не исполнилось.

– Все потому, что ты так молод, – с улыбкой сказала миледи. – Придет время, когда ты отправишься в гранд-тур и наполнишь закрома памяти дивными вещами.

– Скорее уж макаронами, мопсами из мейсенского фарфора да прочей дребеденью для туристов, – буркнул Чарльз. – В наше время не осталось ничего стоящего ни здесь, у нас, ни там, через пролив. Воспоминания стали дешевыми, как литографии певичек – полдюжины за пенни.