Гонка века. Самая громкая авантюра столетия - Николас Томалин

10 апреля Холворт брился в ванной, когда зазвонил телефон. Подняв трубку, он услышал краткое сообщение от Кроухерста, зачитанное оператором. Даже не смыв мыльной пены с щек, Холворт позвонил Клэр и сообщил ей радостную весть. Затем на досуге он расшифровал таинственные письмена яхтсмена. Фраза «Диггер Рамрез», как он понял, должна означать «Диего-Рамирес», группу небольших островов к юго-западу от мыса Горн. Пресс-агент отметил, что лаглинь оборвался 28 марта, после того как яхта прошла 17 696 миль, и что Кроухерсту очень хотелось знать о других участниках – башибузуках южных морей. Какой прекрасный сдержанный юмор, подумал Холворт.

Он тотчас же осознал, что, если яхтсмен и дальше будет идти с той же скоростью, у него появятся все шансы показать самое короткое время и выиграть призовые деньги. В сообщении была только одна деталь, вызывавшая досаду: Кроухерст снова напускал туману. Похоже, он не понимал, что прохождение мыса Горн было экстраординарным по важности событием, поэтому необходимо было указать конкретное время и дату, когда оно произошло. Между тем Холворт умел читать между строк и вычислил, что подразумевал Кроухерст. Видимо, он находится в 300 милях от мыса Горн, стало быть, достигнет этой точки к моменту выхода следующего утреннего выпуска. В результате половина газет с Флит-Стрит провела яхту «Teignmouth Electron» мимо мыса Горн уже 11 апреля, то есть на неделю раньше, чем предполагалось в соответствии с тщательно выверенными планами Кроухерста.

В итоге получалось, что яхта Кроухерста двигалась подозрительно быстро, и это впечатление подкреплялось путаной статистикой отчетов агентства «Devon News», в соответствии с которыми «Teignmouth Electron» в среднем проходил по 188,6 мили в день на протяжении этапа в 13 000 миль. (Хоть и рассчитанная до десятичных разрядов, эта цифра была на 30 миль больше, даже если предположить, что Кроухерст находился у мыса Горн.) Удивительно, но через неделю, 18 апреля, несколько изданий снова объявили о том, что Кроухерст «только что прошел мыс Горн». На этот раз сообщения основывались на информации, предоставленной Холвортом, но сам бюллетень с данными был выпущен организаторами гонки. Очевидно, сообщение базировалось на сведениях, полученных операторами радиостанций при контактах с Кроухерстом. Конечно, ни Холворт, ни организаторы гонки не могли знать правды, но это второе сообщение создавало неправильную картину, отличную от той, которую хотел нарисовать Кроухерст.

К тому же был еще один странный факт: сообщение пришло не из Веллингтона, а из Буэнос-Айреса. Но похоже, что Кроухерст зря волновался, так как эта странность прошла не замеченной для всех. Единственная причина, объясняющая почти полное отсутствие недоверия людей к таким несуразностям, возможно, состоит в следующем: в то время газеты находились в ожидании свершения другого события – неизбежного прибытия яхты Нокс-Джонстона, поэтому волнующие истории о его скором финише принизили значимость сообщений о более скромных достижениях Кроухерста. Как обычно, против яхтсмена из Бриджуотера был поднят только один голос. К тому времени сэр Фрэнсис Чичестер уже был убежден, что в регате происходит что-то странное, и в Фалмуте, куда должен был прибыть Нокс-Джонстон, он в открытую выразил свои сомнения официальным представителям гонки.

Между тем по мере наступления зимы в Южном полушарии дни становились все короче, и Кроухерст решил изготовить керосиновую лампу для экономии электроэнергии. Он взял пустую жестянку из-под сухого молока, припаял к ней трубку, на которой укрепил самодельный фитиль, и наполнил ее керосином. Возможно, из-за небольших запасов топлива яхтсмен сделал только одну лампу. Она излучала мерцающий свет и источала неимоверную вонь, но благодаря ей Кроухерст до поздней ночи мог заниматься своими делами. Он слушал радио, паял и лудил, чинил оборудование, корпел над составлением поддельных записей, ел, пил и много писал.

Как и прежде, выходившие из-под его пера тексты были полны банальных и хвастливых мыслей, замкнутых и меланхоличных настроений. В записях того периода отражены две стороны его личности, четко проявлявшиеся на протяжении всей взрослой жизни моряка: хвастун, балабол, веселый гуляка и в то же время одинокий, преданный своему делу, башковитый ученый-технарь; душа и центр офицерской компании и потрепанный интеллектуал-провинциал. Только теперь пропасть между ними была несравнимо больше.

Его стихотворения, с умеренной долей непристойности, регулярно пополняющие сборник на последних страницах Журнала № 2, были до невозможности банальны. Даже образцы его творчества, выполненные в таком безыскусном жанре, как лимерик, не выдерживают никакой критики. Объяснения ради в начале сборника Кроухерст приводит оправдательное слово:

Чтобы не утомлять читателя, мы процитируем только два сочинения из сборника лимериков:

В конце Кроухерст добавил: «Я подумал «Ха-ха!», надевая акваланг». Похоже, эта тема весьма занимала его, так как он написал еще несколько лимериков о преследовании в очках и с аквалангом некой девчонки, которая обычно плавала без купальника. Еще одной повторяющейся темой были рассказы о некоем парне по имени Сидни, который обманом выиграл в какой-то регате (Кроухерст скромно изменил ее название на Трансатлантическую гонку «Observer»).

Пребывая в таком же приподнятом настроении и одержимый самоиронией, Кроухерст однажды вечером при свете лампы напился и записал длинную речь на магнитофон «ВВС»[24]. Он нашел в своих запасах бутылку «Moët et Chandon», которую ему презентовал Джон Норман до отправления, и прикончил ее в один присест, как, по его мнению, и нужно было пить шампанское. Опьянение вовсе не вызвало у него наплыва сентиментальности и алкоголических слез, как можно было ожидать. Шампанское превратило яхтсмена в того старого доброго кабацкого клоуна и хвастуна, который наслаждался ролью пьянчуги, как и ее реализмом. Вот стенограмма одного отрывка из сделанной им записи: