Большие истории для маленького солдата - Бенни Линделауф

зажать нос, дабы подавить тошноту. Она заставила себя подойти к саркофагу. Собравшись с силами, отодвинула в сторону один из отколотых фрагментов плиты и посмотрела внутрь.

В саркофаге валялось шесть мертвых коз. Но не только. В недоумении Нинетта взирала на гигантскую кучу рогов, хвостов и блеклых козьих черепов, торчащих из-под туш, словно некие диковинные сокровища.

Х

Песни, много веков тому назад сложенные о Бадуме, со временем не утратили популярности. До сих пор в округе нет никого, кто не знал бы ностальгической мелодии «Бадум, Матери-земли сломанный хребет». И мало кто не танцует на столах, когда затягивается застольная «Капля воды, пучок салата и пирог», состоящая из двадцати семи куплетов. Однако самой известной песней, песней, которую поют матери, норовящие удержать в узде своих отпрысков, без сомнения, является устрашающая «Нинетта, оглянись!»

Нинетта, слышишь позади хрип?

Ах, ангелы охраняют меня.

Нинетта, слышишь позади скрип?

Ах, ангелы – мои друзья.

Нинетта, оглянись!

Нинетта, берегись!

Нинетта, Нинетта (ХЛОБЫСЬ!)

«ХЛОБЫСЬ!» (удар козьим копытом) был такой сокрушительный, что Нинетта очнулась уже на рассвете. Притом не в склепе кардинала Лепешки, а в пекарне Антуана, с крепко связанными руками и ногами.

Свежеиспеченные пироги лежали на прилавке. Идеально круглые, золотистые, они были украшены сверху подписью пекаря и гербом Бадума. Источаемый ими сладковато-пряный аромат с горчинкой по-прежнему пьянил.

Нинетта смотрела в спину суетившегося пекаря. И хотя к тому времени у нее на голове распухла шишка размером с голубиное яйцо, мысли ее были ясны и прозрачны как стекло.

– А, проснулась, – произнес Антуан, не оборачиваясь. Он стоял так близко, что ей был виден след от оторванной мочки уха. Шероховатый край. Как у ее разбитой тарелки.

– Будь ты постарше, мы могли бы пожениться, – сказал Антуан. – Мне лично все равно, но здесь это приветствуется. Ты бы стояла за прилавком, отсчитывая сдачу. Но не могу же я заявиться в мэрию с десятилетним ребенком под ручку.

– Мне двенадцать, – слегка обиженно пробурчала Нинетта, хотя и не знала точно, сколько ей лет.

– Такая маленькая и тощая, а уже двенадцать, – сочувственно вздохнул Антуан.

А потом поднял ее и сунул в печь.

– Пироги я уже испек, – сказал Антуан, уложив Нинетту на противень. – Горожане удивятся, если из трубы снова повалит дым. Мне страшно жаль, что придется запечь тебя лишь к вечеру. Я бы предпочел сделать это пораньше. Представляю, как ужасны часы в ожидании смерти.

– Если я все равно умру, – спокойно ответила Нинетта, – то расскажи мне тогда, что ты делаешь по ночам на кладбище.

Антуан молчал. Нинетта было подумала, что ей придется отправиться на тот свет с неразгаданными загадками. И эта мысль тревожила ее гораздо больше, чем близившийся конец.

– Старые – самые прозорливые, – наконец произнес Антуан.

– Старые? – спросила Нинетта.

– Старые козы. Они точно знают, где ты спрятал хлеб, даже если на тебе куртка с десятью карманами. А еще есть козы, умеющие определять время.

– Всем известно, что козы умеют определять время, – снисходительно отозвалась Нинетта.

– Но известно ли тебе, что исключительно старые козы замечают, когда часы спешат или отстают? Они всегда блеют, когда церковный колокол звонит не вовремя.

Антуан засмеялся. И поинтересовался, удобно ли ей. Он был настолько любезен, что подложил ей под голову деревянный брусок.

– Козы чувствуют, когда их собираются зарезать. Все – молодые и старые. Только старые козы чувствуют это примерно на день раньше. Мне совершенно невдомек, каким образом. Неважно, окружаешь ли ты их в тот день излишней заботой или ведешь себя как обычно. Не имеет значения. Они просто знают и все.

Антуан погрустнел.

– Малоприятно глядеть в глаза козе, понимающей, что часы ее сочтены. Она не будет сопротивляться. Ее можно брать голыми руками. Она даже шею подставит под нож. Но всегда попытается бросить на тебя прощальный взгляд. И этот взгляд обжигает душу.

Он дунул на угли, над которыми лежала Нинетта, и извинился за взметнувшийся пепел.

– Это была случайность, – произнес пекарь, с мольбой в глазах посмотрев на Нинетту. На мгновение показалось, что это не он взрослый мужчина и не она маленькая девочка, а наоборот.

– Вероятно, в тот день я оставил приоткрытой дверь пекарни. Или ее открыла коза. Может коза открыть дверь? – обратился он скорее к самому себе, чем к Нинетте. – Может. Почему нет. Но мне все-таки кажется, что это сделал тот мальчик.

– Какой мальчик? – встрепенулась Нинетта.

– В нем не было ничего козьего, – ответил Антуан слегка неодобрительно. – Даже когда смерть уже держала его в своих когтях, он все еще выглядел так, будто с ним ничего не могло случиться.

И он рассказал о мальчике, которого погубило любопытство. О мальчике, который забрался в пекарню, чтобы отведать бульона, медленно варившегося в огромном котле. О мальчике, чья рука шарила в ящике стола, когда на пороге внезапно возник Антуан. О мальчике, который хотел унести ноги, пытаясь вылезти через окно, – он уже стоял на подоконнике, ухватившись за один из крючков, где обычно висела кастрюля или сковорода, а потом, ну… Антуан не успел сообразить, как это случилось, крючок просто выскользнул из его пальцев, и мальчик бултыхнулся прямо в котел с кипящим бульоном.

Пекарь печально улыбнулся.

– К тому времени, когда я нашел что-то, чтобы его выловить, он уже был мертвее мертвого.

– И что потом?

Антуан долго молчал, уставившись на дымоход. Он соскреб с него пальцем сажу и наконец сказал, точнее прошептал:

– Потом все вдруг полюбили мои пироги.

Это может прозвучать странно или даже дико, но Нинетта поняла, почему пекарь так поступил. Голод неразборчив – она это знала как никто.

– А как же козы?

– Какие козы?

– Мертвые козы. Которых ты прячешь на кладбище.

– Они мне больше не понадобились.

– Как же так? – с досадой спросила Нинетта. – Даже если это правда, что мальчик упал в котел и что ты состряпал из него начинку для пирога, почему же потом пироги все равно были вкусные? Почему они и сейчас вкусные?

Пекарь впервые посмотрел на Нинетту в упор. Поначалу теплый, любящий взгляд, которым мужчина одаривает совсем юную девушку, когда та несет несусветно-смешную чушь, вдруг налился черным как деготь безумием.

– Потому что мальчики не кончаются, – сказал он.

А потом аккуратно закрыл дверцу печи.

XI

Нинетта заплакала. Не то чтобы она горевала о смерти Лоботряса или о том, что он закончил свою жизнь в виде начинки для пирога. Того, у кого вся семья исчезла в разверзшейся