Большие истории для маленького солдата - Бенни Линделауф

вспомнила, как однажды три дня подряд у них не было во рту ни крошки. Дело было зимой, стояли морозы, огонь не разводился. Нинетта ревела от горя и обиды.

– Кто-то живет во дворцах, – кричала она. – С такими несметными богатствами, что в них можно утонуть. А что есть у нас? Ничего!

Лоботряс III задумчиво на нее посмотрел.

– У нас есть пустые тарелки, – произнес он таким тоном, как будто это были самые драгоценные вещи на свете. – Как бы богаты ни были короли и императоры, на тарелках у них всегда лежит то, что лежит. Фазан, к примеру, или свиные ножки. На пустой же тарелке может появиться все что угодно!

Будь у нее силы, она влепила бы ему подзатыльник. Но она просто легла на стол, повернувшись к нему спиной. Он присел рядом, и она почувствовала тепло его тела и его дыхание на своей шее.

– У нас и одной-то пустой тарелки не найдется, – сердито проворчала она. – Жалкие две половинки.

– Иной раз две половинки – это все, что человеку нужно, – сказал он.

Нинетта провела пальцами по шероховатому краю разбитой тарелки. Она знала, что Лоботряс никогда в жизни так сильно не ошибался. От двух половинок тарелки не было никакого проку.

Как раз в тот момент она услышала звук.

Получеловеческий-полузвериный. Рычание, переходившее в стон. Нинетта медленно повернула голову в направлении звука.

И тут она увидела его: сатира.

Вернее, его лапы. Больше в дверной проем, из которого выглядывала Нинетта, ничего не помещалось. Громадные, косматые лапы, неуклюже ступавшие среди могил в сопровождении леденящего душу рычания.

IX

Той ночью действительно дул ветер, трава и вправду подернулась инеем, а одинокий сверчок без всякого сомнения оплакивал уход луны. Сгустившиеся на небе тучи тоже были самими что ни на есть всамделишними.

Однако то, что в ту ночь, выбравшись из склепа, увидела Нинетта, то, что отпечаталось у нее в сознании и осталось с ней до конца жизни, напоминало самый чудовищный ночной кошмар.

Исполинских размеров сатир тащил за собой на длинной веревке мертвую козу. А за ней еще одну, и еще. Вереницу из шести мертвых коз. Вместо ног и рук у сатира были раздвоенные копыта. А вместо одежды – черно-белый мех. Ужаснее всего была голова сатира: голый череп с четырьмя рогами и горящими, как угли, глазами.

Нинетта замерла от страха, зажмурилась и начала произносить про себя все молитвы, которые помнила, даже молитву о хорошем урожае.

Под конец она уже просто молила о смерти. «Смерть, о смерть, если ты все равно придешь, то приходи скорее. Смерть, о смерть, стань удушающей петлей, ударом камня, раскатом грома, пусть только все это побыстрее закончится».

Когда в холодном поту она наконец отважилась снова открыть глаза, то увидела лишь, как копыта последней мертвой козы рывками исчезали за надгробиями.

Она не знала, откуда у нее вдруг взялась смелость. Не раздумывая ни секунды, Нинетта сунула в карман фартука две половинки тарелки и последовала за сатиром с его горящими адским огнем глазищами мимо могил и зарослей розмарина к огромному склепу.

Склеп кардинала Лепешки с полуразвалившимися галереями, башенками и безголовыми ангелами был самым помпезным сооружением на кладбище. Настоящего имени кардинала уже никто не помнил. Он наведался в Бадум задолго до того, как землетрясение парализовало жизнь в городе. В ту пору на редкость зеленый и цветущий Бадум славился душистыми цукатами и смоковницей. Мэр пригласил кардинала посетить лимонный и инжирный сады на окраине нагорья.

Что произошло потом, доподлинно неизвестно. Кто-то говорит, что кардинал подошел слишком близко к краю обрыва и оступился. Другие утверждают, что земля ни с того ни с сего задрожала, предвещая свое пробуждение тридцать четыре года спустя.

Как бы там ни было, кардинал упал в долину с сорокаметровой высоты и разбился в лепешку. Между Бадумом и долиной разразился ожесточенный спор о том, кому хоронить кардинала. В конце концов многомесячную судебную тяжбу выиграла долина. Однако к тому времени склеп кардинала был уже сооружен.

Об этом происшествии Нинетта понятия не имела. Она пряталась за одним из надгробий в трех метрах от сатира и едва дышала от страха. Ей хотелось вытащить из груди свое неистово стучащее сердце и зарыть его поглубже в землю.

В своем ли она уме? А что, если сатир ее заметит?

Но чудовище стояло неподвижно, замкнувшись в себе, слегка покачиваясь на длинных ногах и уставившись на вереницу мертвых коз. Нинетта слышала его тяжелое дыхание. И тут, к ее изумлению, сатир снял с себя лапы, а голову положил на траву.

Страх – удивительная вещь. Вот он кажется бесконечно великим, а спустя мгновение его как не бывало.

Ночь была на исходе. Солнцу не терпелось подняться над горизонтом. Вкрадчиво запели первые дрозды. Колокола аббатства зазвонили к утренней мессе.

Прикрыв рот рукой, Нинетта с трудом сдерживала хохот. К счастью, колокольный звон заглушал ее отрывистое фырканье.

Сатир не был никаким сатиром. Ходули вместо ног. Череп в траве с горящими глазами оказался обычным козьим черепом, ни больше ни меньше, в капюшоне из козьей шкуры.

В глазницах черепа тлели угольки.

Нинетте открывался лишь профиль хмурого лжесатира, но она легко установила его личность.

У него не было мочки уха.

Нинетта наблюдала из-за надгробия, как бадумский пекарь одну за другой затаскивает коз в склеп. Слышала, как он кряхтит и ругается, как сбрасывает по ступенькам вниз козьи туши. Как волочит их по каменному полу. Выйдя из склепа, он без дальнейших церемоний исчез среди кустов розмарина. Потом все стихло, только дрозды заливались трелями.

Оглядываясь назад, Нинетта не совсем понимала, почему так поступила. Она могла бы сложить дважды два, девчушка она была смекалистая. Наверное, после исчезновения Лоботряса III в ней подспудно поселилась свойственная тому страсть к приключениям.

Не успел пекарь скрыться из виду, как Нинетта поспешила к склепу кардинала Лепешки. Подняв брошенный на землю козий череп, она раздула тлеющие угольки, обернула их пучком травы и спустилась с ними по ступенькам внутрь громадного склепа.

Едва ощутимый запах разложения, витавший над всем кладбищем, усилился. Угольки давали мало света, но Нинетта была им благодарна, особенно когда оступалась или когда что-то холодное скользило по шее.

«Отец, мать, дом, – бормотала она себе под нос. – Отец, мать, дом».

В самой глубине склепа стоял пустой саркофаг кардинала Лепешки. Надгробная плита раскололась. Запах гниения был такой резкий, что Нинетте пришлось