Большие истории для маленького солдата - Бенни Линделауф

удержаться на плаву, его примеру последовали портной и мясник. Распахнул двери трактир. А за ним еще две таверны.

И это было только начало.

VI

Нинетта отродясь не плакала. Ни тогда, когда ее одиннадцатиглавую семью поглотила разверзшаяся земля, ни тогда, когда ее отвергли банды беспризорников, ни даже тогда, когда ее покинули Лоботрясы I, II и III.

Но в тот день, когда в пылу обновления города мэр Бадума решил восстановить старый колодец, в тот день, когда Нинетту прогнали, ее деревянный стол пустили на дрова, а нож, ложку и чашку прикарманили, она залилась слезами. То были слезы негодования, такие жгучие, что оставляли на щеках красные следы.

Схватив никому не приглянувшиеся половинки разбитой тарелки, она убежала из города.

Обнесенное стеной небольшое кладбище аббатства было не единственным, но самым старым в округе. Просевшие, кособокие, потрескавшиеся надгробия с почти неразборчивыми надписями дышали на ладан.

В центре кладбища стоял миниатюрный, безымянный, покосившийся склеп с чугунными воротами, пугающе скрипящими на ветру. Нинетта была не робкого десятка, да и выбора у нее не оставалось. Протиснувшись сквозь ворота с черепами, она спустилась по трем кривым ступенькам внутрь склепа, прижала к себе тарелочные осколки и заплакала, чтобы побыстрее уснуть.

Ей приснились родители. По крайней мере, ей казалось, что это они. Толком Нинетта не знала, как они выглядят. Во сне они всегда стояли слишком далеко от нее. Либо их загораживала назойливая ветка, которую никак не получалось убрать.

VII

После многолетней бессонницы мэр Бадума снова обрел сон.

Кого только к нему раньше ни приглашали: гипнотизеров, знахарок, лозоходцев и даже русский хор из двенадцати человек, специализирующийся на колыбельных песнях, – все тщетно.

Лишь теперь, когда пироги вывели Бадум из летаргии, мэр вновь спал как младенец. Однажды ночью он, правда, проснулся от легкого бурления в животе. Но вместо того, чтобы по обыкновению изводить себя раздумьями, лежал блаженно-томный в своей постели.

Бадум вернул себе былой шарм, мысленно улыбался мэр. Дома, улицы и переулки блестели на радость приезжим. Старая городская стена, прежде до того обветшалая, что на нее уже давно махнули рукой, стояла как новенькая с реющими на ветру знаменами. К жителям Бадума вернулись пружинящая походка и гордая осанка. Даже беспризорники, эти разбойники, третирующие весь город, и те, казалось, присмирели. Во всяком случае, теперь у начальника полиции было с ними куда меньше хлопот.

Бурление в животе усилилось. Мэр повернулся на бок. Не наградить ли пекаря лентой или орденом за заслуги? Без лишней помпы, разумеется, – не стоит внушать ему мысль, что город расцвел благодаря его стараниям. Разве ему не дали крышу над головой, когда он притащился сюда без гроша в кармане? И разве именитые горожане, в первую очередь мэр, не наделили его возможностями, о которых простой пекарь и мечтать не смел? Нет, никакого ордена. Что-нибудь поскромнее. Может, грамоту за хорошую службу или что-то в этом роде, в соответствии с его положением.

Бурление перешло в урчание. Мэр поднялся с постели и на цыпочках выскользнул из темной спальни, стараясь не разбудить жену, почивавшую в другом конце комнаты. Семеня мимо детских покоев, он на мгновение задержался. Трое сыновей и две дочери дышали ровно, там и сям из-под одеяла торчали ножка, кулачок, прядь волос.

Поднимаясь по лестнице, он заметил свет за приоткрытой дверью в кладовой.

Должно быть, она пришла сюда, пока он еще спал. Она стояла к нему спиной, сверкая как драгоценный камень в свете керосиновой лампы: густые волосы волнами ниспадали на плечи, ноги белели как слоновая кость.

Мэр всегда был разборчив, что приводило его мать в отчаяние.

Но разве он оказался неправ?

Кто бы мог сравниться с красотой и добродетелью его супруги?

В тот миг он услышал, как она жует. Не чинно и размеренно, как обычно, но жадно и страстно. Спина изогнута, как у кошки. Время от времени она постанывала.

Он застыл на месте, вцепившись в дверную ручку, и не сразу сообразил, почему она вдруг обернулась.

Скрипнула дверь?

Или он подсознательно отозвался на ее стон?

Она испуганно на него уставилась. Мясной пирог был таким сочным, что сок медленно стекал по подбородку.

– Угощайся, – произнесла она.

Он посмотрел на ее миниатюрную изящную ладонь. То, что осталось от пирога, с легкостью в нее вмещалось.

В тот момент, в тот единственный ужасающий и непостижимый момент, в глубине его существа закипела неукротимая ярость, и он почувствовал, как от самых кончиков пальцев ног она вздымается к его голове.

Сейчас он желал, чтобы у него в руках оказался топор.

И чтобы одним мощным ударом он сумел рассечь ей горло.

Потом этот момент миновал. Он сказал: пустяки. И едва он это сказал, едва заметил на лице жены облегчение, как тут же осознал, что это и в самом деле пустяки, всего лишь кусок пирога, жалкий кусок пирога, ничтожный кусок пирога, да и только.

VIII

В ту пору пошла молва о том, что по кладбищу аббатства бродит недюжинного роста сатир. Его костлявая рогатая голова возвышается над кладбищенскими стенами, а пахнет от него гнилью и разложением. Стоит ему зыркнуть на человека своими сверкающими глазами, как тот сию же минуту падает замертво. Так говорили. Для тех, кто не верил, выкладывалась наводящая ужас козырная карта: чем еще объяснить найденное как-то утром возле стены бездыханное тело брата Конфуция?

– Да ведь он просто напился вусмерть!

– Ничего подобного!

– И решил прогуляться по верху стены! Потому что возомнил себя Христом, идущим по Галилейскому морю, и, качаясь из стороны в сторону, не вписался в поворот.

– Да нет же!

То было дело рук сатира. Сатира с горящими глазами. Смердящего сатира, блуждающего по ночному кладбищу. С тех пор никто больше не осмеливался приходить на кладбище после захода солнца.

Нинетта охотно подпитывала эти слухи. Когда на улице шептались о сатире, она испуганно округляла глаза и вполголоса рассказывала о своих с ним встречах. Она, разумеется, сочиняла. Поскольку спала так глубоко и безмятежно, что хоть из пушки над ухом стреляй.

И все же однажды ночью Нинетта резко проснулась. Сперва она подумала, что одна из половинок разбитой тарелки впилась ей в бок, но потом поняла, где находится, и отчаянно затосковала. По колодцу, по Лоботрясам I и II и особенно по Лоботрясу III с его хилой ручонкой – искателю приключений, перекати-поле, ветренику и неисправимому оптимисту. Нинетта