Черный нарцисс - Валерия Вербинина

Что там было дальше, она не стала смотреть, потому что переключила канал.

И теперь человек из той самой машины стоял напротив нее, машинально поправляя майку, которая была ему тесновата.

– Мы идем? – спросил Никита.

– Да, конечно, – ответила она.

Они вышли в прихожую, и Виктория сняла с вешалки зонтик. Он был бирюзовый, летний, и наводил на приятные мысли о море, пальмах и далеких островах.

– А вы разве не возьмете камеру? – удивился Никита.

Виктория обернулась, смерила его спокойным взглядом.

– Зачем?

Больше он не стал ничего спрашивать. Виктория закрыла обе двери и спустилась вместе со своим спутником во двор, в два ряда заставленный машинами. Одна из них ухитрилась даже въехать передними колесами на детскую площадку.

– Сюда, – сказал Никита.

Ему пришлось припарковаться чуть ли не в конце улицы. Однако зонтик можно было уже не раскрывать, потому что дождь кончился. Светлая кошка перебежала дорогу перед идущими и скрылась в подворотне.

«Наверное, у него красная машина, – подумала Виктория, глядя на припаркованные у обочины автомобили. – Такой человек должен любить все яркое».

Но машина оказалась черной, и, хоть она была довольно дорогой, ничто в ней не намекало на то, что ее хозяин – бывший гонщик.

– Вам что-то не нравится? – нерешительно спросил Никита, заметив выражение лица Виктории.

– Я терпеть не могу черный цвет, – призналась она.

– Раньше у меня была другая машина, – сказал Никита. – Красная. Но для Москвы, сами понимаете… – Он виновато улыбнулся и развел руками.

«Значит, я все-таки угадала», – подумала Виктория. И, повеселев, села в машину.

Рокот мотора. Мокрый асфальт, лоснящийся в свете фонарей. Запах кожи в салоне, к которому примешивается едва различимый аромат духов. И хотя Виктория не помнит, как они называются, она сразу же вспомнила, что их не любит.

А впрочем, это совершенно неважно. Не все ли равно, как именно путешествовать назад в прошлое?

– Виктория-а-а!

Господи боже мой, это что, Катя? Потрепанная – и очень сильно потрепанная – жизнью баба, изумительно одетая, с дорогущей сумочкой и сверкающим кольцом на пальце, но все же… все же…

А Катя Корчагина все так же дурашливо растягивает последний слог:

– Виктория-а-а! Ну надо же! Сколько лет, сколько зим!

Она сочно расцеловала в обе щеки Викторию, стрельнула глазами в сторону Никиты, спросила, не видела ли она Сережу. А Веронику? А Веру?

– Ой, Верунчик так подурнела, так подурнела! – сладко лепетала Катя, закатывая глаза. – Совсем за собой не следит! И прическа ужасная. Я ей говорю: «Верунчик! Ну зачем тебе этот кошмар? Я знаю в Лондоне такого стилиста, та-акого! У него даже принцесса стрижется, и не одна. Почему бы тебе не слетать в Лондон, не сделать приличную прическу? А то какой-то хелл[1]на голове, ну чесслово!» А Верунчик мне и отвечает…

Виктория перестала ее слушать. Как бы Катя ни изменилась внешне, характер ее остался практически тем же. Она была крайне предупредительна, в глаза говорила именно то, что собеседник мечтает от нее услышать, но зато за глаза… За глаза Катя говорила совсем другое, и с несказанным наслаждением. Кроме того, она обожала сплетни, и в свое время почти все гадкие и оскорбительные слухи, бытовавшие в их классе, именно ей были обязаны своим рождением, а стоило ей хоть немного выпить, как ее начинало заносить совершенно, и она злословила, не в силах остановиться. Однако, даже когда Кате угрожали неприятности из-за ее языка, когда вспыхивали нешуточные скандалы, она всегда выворачивалась, делала большие глаза, возмущалась, рыдала и клялась в вечной дружбе. И, хотя ее клятвам в дружбе нельзя было верить больше, чем гостеприимству людоедского племени ням-ням, ей все сходило с рук. Подруги ее прощали, а мужчины – они и так ее любили достаточно, чтобы не обращать внимания на ее выходки.

– Ну, рассказывай! – с придыханием велела Катя, придвигаясь поближе к Виктории. Глаза Корчагиной аж зафосфоресцировали от предвкушения какой-нибудь истории, которую можно будет претворить в очередную порцию сплетен. – Как твои дела? Ты замужем?

– Конечно, – последовал ответ.

– Ну? И кто он? – Катя едва не подпрыгивала на месте от возбуждения.

– Миллионер, красавец и круглый сирота, – ответила Виктория. – Ему двадцать пять лет, и у него синие глаза.

Катя поперхнулась, но она была так устроена, что до нее не сразу дошло, что над ней смеются.

– Ну, знаешь ли! – решила все-таки возмутиться она.

– А что? – с невинным видом отозвалась писательница. – Все другие варианты не стоят того, чтобы о них говорить.

И, пришпилив назойливую одноклассницу к месту этой убийственной репликой, удалилась. Ей не хотелось долго оставаться в обществе Кати, тем более что Никита уже успел куда-то испариться.

«Вот тебе и встреча одноклассников, – в смятении подумала Виктория, спускаясь на высоких каблуках по лестнице и следя за тем, чтобы не споткнуться. – Я-то думала, будет тихий вечер… а Сергей, похоже, наприглашал сюда не пойми кого!»

Ресторан «Олимпия» сиял, сверкал и переливался, и в нем творилось форменное светопреставление.

Были тут какие-то представительные дяденьки с лысинами и вечной грустью в глазах. На дяденьках висли неопознанные юные щебечущие создания на двенадцатисантиметровых каблуках, и это не считая платформ.

Были и не то чтобы дяденьки, но уже определенно – господа с этакой поволокой власти в глазах. От них за версту несло большими деньгами, а метров за десять – дорогим одеколоном. Возле них щебечущих созданий не наблюдалось, но зато кружили дамы среднего возраста, очень пристально следящие за всякой особой женского пола, приближающейся к их избраннику менее чем на десять километров.

Присутствовали еще не господа, но уже и не товарищи, по виду – интеллигенты, застрявшие между классами общества и никому не нужные, как, впрочем, и вся интеллигенция в любые периоды, эпохи и времена.

Наконец, попадались и элементы явно деклассированные, одетые просто скверно (что было терпимо) или с претензией (что выглядело совсем жалко). Это были те, кого принято называть неудачниками, люди, не нашедшие своего места в жизни, недостаточно волевые, чтобы отвоевать свое место под солнцем, слишком брезгливые или не слишком удачливые.

Виктория узнала кое-кого из присутствующих, хотя они порядком изменились, и ее охватила грусть. «Зачем я вообще сюда пришла?» – в который раз укорила она себя.

На последней ступеньке она едва не споткнулась, но тотчас же кто-то ловко подхватил ее под локоть.