Сырок - Борис Александров

Трегубов, кстати, так ни в чем и не признался, а посадили его – даже смешно – за то, что он принимал в подарок подстаканники. 15 лет получил за 15 подстаканников…

Отсидел девять лет, а когда вышел, умер от сердечного приступа. А ведь человек достойный, гигант торговли. Он помнил все поезда, все цифры по поставкам продовольствия в Москву. Просто убили его ни за что.

Вся эта кампания в Москве привела к тому, что политические позиции Гришина ослабли. После прихода к власти Горбачева он ушел на пенсию, а вместо него первым секретарем горкома в декабре 1985 года назначили Бориса Ельцина.

Со мной вместе сидел один дядька, работавший директором магазина при Южном порте. Тоже, в общем-то, ни за что.

Магазин торговал в том числе машинами по записи. Желающие приобрести автомобиль годами стояли в очереди. Если в конце месяца случалось, что план не выполняется (и сотрудники, соответственно, не получат премию), принимали решение срочно продать еще две-три машины. Стоящим в очереди рассылали извещения, но они шли очень долго. Поэтому часто извещали людей просто по телефону, те приходили и покупали вожделенные автомобили.

У директора был подчиненный, заведовавший сбытом. Однажды он продал «Москвич» покупателю, а тот в знак благодарности передал через него директору магазина продуктовый заказ стоимостью 23 рубля: палка колбасы, баночка красной икры, зефир и еще что-то. Обыкновенный советский набор.

Потом тот парень аналогичным образом купил «Жигули» и «Волгу» и каждый раз благодарил директора продуктовыми заказами, просто копеечными по меркам стоимости машин. За это в итоге директору магазина, орденоносцу, дали 13 лет.

Еще вспоминается более раннее «дело Рокотова», вызвавшее большой резонанс. Трех осужденных расстреляли за валютные операции, торговлю джинсами и другие сделки, которые теперь полностью законны.

Подробности таковы. В 1960 году КГБ арестовал Яна Рокотова, Владислава Файбишенко и Дмитрия Яковлева. При обыске у них изъяли полтора миллиона долларов США. Суд признал их виновными и дал по восемь лет. Однако тогдашний генеральный секретарь Никита Хрущев настоял на пересмотре приговора. Срок был увеличен до 15 лет, но и этого ему оказалось мало. Издали указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций», после чего дело пересмотрели снова и теперь уже приговорили Рокотова, Файбишенко и Яковлева к расстрелу. Никакие обращения, кассации и протесты не помогли: жестокий приговор привели в исполнение. Рокотова, кстати, некоторые считают одним из самых талантливых предпринимателей в СССР.

В 60–70‑х годах за экономические преступления расстреливали намного чаще, чем в 80‑х, то есть со временем система стала менее «кровожадной», однако за решетку торговые работники и такие незаконные предприниматели, как я, отправлялись регулярно.

После трех суток в КПЗ меня перевели в знаменитую Бутырскую тюрьму, в камеру, где до революции сидел Феликс Дзержинский. Странно, но я испытывал какую-то эйфорию. Во всяком случае, ни минуты не грустил, а, наоборот, находился в приподнятом настроении.

Перед свиданием с матерью и женой попросил сокамерника-армянина разрисовать меня. Прихожу на свидание в телогрейке, снимаю – весь в наколках. Мать и жена – в шоке. Пришлось сразу объяснить, что это такая шутка.

Когда вызывали к следователю (оказалось, моим следователем будет женщина), я ей рассказывал последние камерные анекдоты. Она понимала, что я не дам никаких показаний, но допрос нужно по плану проводить – вот и слушала мои байки.

Необходимых улик для суда явно не хватало. Прибор «Родничок» мог быть дома у каждого. Продавцы из водочного магазина, когда поняли, что их не выпустят, от своих показаний против меня отказались. Анализ водки с контрольной оперативной закупки ничего не дал: она ничем не отличалась от заводской, так как я полностью соблюдал технологию.

Наверное, следователь и судья понимали, что я замешан, но не могли ничего поделать. Здесь нет обычной человеческой логики: нужно доказать, что человек – преступник. Меня три или четыре раза возили в Железнодорожный суд, но доказательств не хватало. Я стал одним из долгожителей камеры, проведя в ней целых два года.

Камера – помещение примерно в 70 квадратных метров. И там живут 70 человек! По обе стороны стоят шконки – кровати в два яруса. В углу, справа от входа, – туалет, занавешенный простыней. Строгое правило заключается в том, что нельзя ходить в туалет, когда кто-то ест.

В тюрьме, в отличие от зоны, всех кормят одинаково. Сотрудник на тележке развозит еду в больших баках; каждый арестант подходит к окошечку и берет свою порцию. Кормят, конечно, плохо, но острого голода нет. В тюрьме не предусмотрен физический труд, как на зоне: в основном лежишь. Плюс каждый месяц арестант может получать передачу до пяти килограммов. Разрешались, если правильно помню, сахар, хлеб, колбаса, сало, сушки.

Поскольку в камере жарко (около 30 градусов), а холодильника нет, продукты долго не хранились. Поэтому там все жили так называемыми «семьями» по пять-шесть человек. Когда одному из членов «семьи» приходила посылка, ее делили на всех, в итоге продуктов хватало дней на пять. Потом посылку получал следующий…

У меня в «семье» числились директор гастронома, художник Игорешка, кореец-спекулянт и еще пара человек. Того, кто не получал посылки, все равно принимали в «семью», если он чем-то мог помочь в случае необходимости, например заступиться.

В нашей камере за столом обычно сидели весьма уважаемые люди. Не авторитеты с воровской точки зрения, а самые разумные арестанты. Среди них были и директор магазина, и художник, получивший срок за иконы, и квартирный вор, и я, сидевший за нелегальную водку. Считалось, что этот стол и руководил камерой.

Как-то один вор-малолетка начал протестовать против того, что за столом не воры, а торгаши. Ну, ему быстро объяснили: у нас общий режим, и воровские понятия там не работали. Он примолк, но обиду затаил. И ночью у другого вора шепотом спрашивал: «Ты не знаешь адрес директора магазина, чтобы его квартиру обнести?»