Сны сирен - Евгений Ничипурук

«Граница… – подумал я. – Я пересек какую-то границу…»

Наверное, видок у меня был загадочный. Я огляделся по сторонам. Со мной в комнате сидели еще трое ребят, все ковырялись в своих компьютерах, не обращая на меня никакого внимания. Стало понятно, что ничего в мире не изменилось. Я просмотрел пришедшую почту – куча спама и три деловых письма. Все как обычно.

Одно из писем было от моего начальника. Он сообщал, что «ОЧЕНЬ!!! Ждет меня в 14:00 на планерке по вопросам рекламной кампании газеты „Жизнь“». Вообще-то, газета «Жизнь» – не совсем наш профиль. Но мы разрабатывали «вижуалы» для их новой региональной рекламной кампании. Я в разработках особого участия не принимал, хотя и входил в рабочую группу. Честно говоря, пару таких планерок я уже прогулял. И понятно, почему слово «очень» было написано большими буквами.

На совещание я опоздал. До того несколько раз смотрел на часы, чтобы прийти вовремя. Честно-честно. Но в последний момент закопался. Перед уходом проверил еще раз почту, обнаружил новое письмо от одной подружки, не удержался и стал отвечать. А ответить в двух словах не получилось. В итоге, когда я вошел в переговорку номер два, там все давно были в сборе. И горячо обсуждали варианты щитов, которые должны анонсировать обновленный выпуск. Газета переживала ребрендинг, стала цветной, еще какие-то опции добавились – все это, конечно, ради увеличения продаж. И первая же после ге-запу-ска обложка должна была появиться на двухстах с лишним поверхностях «три на шесть». Мои коллеги обговаривали цветовую гамму, шрифт, положение объектов. А я мельком глянул на разложенные по столу варианты и прислушался к урчанию у себя в животе. Ничего супермегакреативного в лежащих на столах листках не было. Обложка с несколькими яркими заголовками и изображения людей, падающих в обморок от восторга, испытывающих псевдооргазм, приплясывающих от счастья. Конечно, появление любимой газеты в цвете, да еще толщиной в мини-журнал – это повод для радости, спорить глупо. Но подобные передергивания и переигрывания, подходящие, разумеется, для желтой газеты, на меня навеяли скуку. И заголовки, которые сочиняют безумные копирайтеры, и вычурные шрифты не вызывали у меня в душе ни малейшего позитива. Скажем прямо – меня бесила и эта газета, и это совещание. Даже показалось, что меня по-настоящему бесит моя работа. Ну в самом деле: для того ли я трудился все эти годы, чтобы оказаться в комнате с пятью психами, обсуждающими эффективность выстраивания на передний план заголовка «Шестнадцатилетняя школьница продала брата на органы!» или «Лолита борется за права алкоголиков и наркоманов!»… Чушь! Или «Человек, проспавший в коме более тридцати лет, в марте будет отключен от приборов!». Или… постойте… что-то кольнуло меня прямо в левое легкое. Я взял один из макетов, вчитался в заголовок. Мой начальник одобрительно хмыкнул, решив, что я наконец-то присоединюсь к дискуссии. Но меня интересовал только заголовок про коматозника, которому грозила эвтаназия. К сожалению, в рекламном модуле больше ничего написано не было.

– А когда номер выходит в продажу? – поинтересовался я.

– Ну, приехали… Через неделю. Нам СЕГОДНЯ нужно все утвердить и сдать в печать! – ответил мне ухмыляющийся начальник и дотронулся до кончика носа (жест, выдающий людей с хроническим насморком).

– Я к тому это говорю… нам необходимо изучить этот номер… чтобы понять его энергетику. Понимаете? Вот мы здесь сидим и спорим о шрифтах и цветах, а кто из вас прочитал хотя бы материал про эту девочку с братом или про коматозника, например? – выкручивался я, как всегда, гениально. Зачем мне нужен это несчастный, я пока и сам не понимал, но интуиция подсказывала, что желтая статейка крайне важна для меня.

– Дорогой, мы, КОНЕЧНО же, ВСЕ ПРОЧИТАЛИ этот номер! И ты должен был его прочитать, чтобы быть в теме. Вот мы и спорим, поскольку мнения сильно разделились… А ты? Что ты скажешь по поводу картинки? – Шеф протянул мне листок. Там крупными красными буквами буквально мигал заголовок про человека в коме. Напечатано было с увеличением, я даже сумел прочесть подзаголовок.

– Скажу, что мне надо срочно изучить все материалы, простите меня… – буркнул я и выскочил из переговорки.

Дверь за мной оглушительно хлопнула, я пронесся по лестнице, громко топая по деревянным ступеням, чуть не сбил девушку Иру из эккаунт-отдела – она взвизгнула, пытаясь увернуться от столкновения с моими семьюдесятью килограммами. Я понимал, что веду себя крайне глупо, но иначе не мог – мне нужно было срочно сесть на собственный стул в своем дурацком офисном загончике и сделать десять ровных вдохов и выдохов. Потом достать верстку газетенки и еще раз прочитать подзаголовок, а после, собравшись с мыслями, осилить и саму статью.

Я буквально упал на стул. Наполнил легкие воздухом… И прочитал вслух: «Одинокий художник, впавший в кому тридцать шесть лет назад, 15 марта будет отключен от приборов»… Вильям Херст. Здравствуй, Вильям Херст!

Бедняга Вильям Херст действительно однажды заснул и не проснулся. Он не был болен, не получал тяжелых травм. Просто заглянувшая к нему подруга (она все-таки пришла к нему!) обнаружила его неподвижным. Решила даже, что он умер от горя, и в панике вызвала доктора. Но пришедший врач не констатировал смерть, а лишь сказал, что больной находится в очень глубоком сне. Подруга решила подождать, но, когда по прошествии трех дней больной так и не проснулся, перевезла его в больницу, где он и пробыл следующие тридцать шесть лет. Его смотрели самые именитые профессора, его случай попал в медицинскую энциклопедию, его, как достопримечательность, показывали студентам-аспирантам, а несчастная девушка продолжала оплачивать счета за нахождение больного под присмотром врачей. Последние десять лет жизнедеятельность организма поддерживали искусственно. Возлюбленная Херста успела повзрослеть, выйти замуж, родить детей и тихо состариться. Но несмотря ни на что она продолжала присматривать за одиноким художником и исправно оплачивала его медицинские счета. Пока, увы, не умерла от инсульта в декабре прошлого года. С тех пор власти и общественность Нью-Йорка вели оживленный спор, как поступить с безнадежным пациентом. Одни считали, что поддерживать его жизнедеятельность – это издевательство. Надо позволить ему умереть, тем более что единственный знавший и любивший его человек уже мертв. Другие считали, если отключить художника от приборов, будут преданы надежды и мечты бедной женщины, которая тридцать шесть лет ждала его пробуждения. В общем, спор был большей частью риторический. Но в такие споры всегда вмешивается экономика и расставляет точки над «i». Поддержание жизни коматозника обходилось в немалые деньги, а желающих взять на себя бремя оплаты не находилось. Споры о морали приутихли, и без всякого шума руководство больницы приняло решение отключить от аппаратуры больного, пролежавшего в коме рекордный срок, но с одной поправкой: если до 15 марта не найдется спонсор, готовый и дальше оплачивать расходы врачей.

После прочтения статьи у меня появилось двойственное чувство. Будто выпачкался, доставая из помойки красивый цветок. Весь воняю дерьмом, а в руках роза. Такое вот ощущение возникло. И стою я с этой розой и думаю: ну что за фигня, как могли розу в помойку, да и вообще, что за жизнь такая?! Как вообще так можно?! Но я не вчера родился и знал, что можно и не так. Жизнь так устроена, что о самых странных и немыслимых, даже, возможно, волшебных вещах мы узнаем в абсолютно обыденной обстановке. Более того, я прекрасно понимал, что всю это волшебность и необычность не поймет никто, кроме тебя. А потому я быстренько распечатал на принтере статью, подхватил ноутбук, набросил плащ и бросился на улицу. По дороге набрал тебя и сказал: «Вильям Херст есть. Он еще жив. Я нашел его. И, кажется, ему нужна наша помощь!»