Мужчина, который забыл свою жену - Джон О'Фаррелл

Кажется, философская дискуссия отклонилась от центральной темы.

— Я и говорю: возможно ли, чтобы черты характера, сформировавшиеся на основе жизненного опыта, исчезли вместе с исчезновением воспоминаний о самих событиях жизни? В детстве я упал с велосипеда, ничего про это не помню, но на ноге остался шрам. И такие же душевные шрамы остались от неудачного брака, прочих разочарований, нереализованных амбиций, что там ещё бывает?

— Ещё можно быть дерьмом в футболе…

— Да, ты это уже говорил.

— Не уметь водить машину… не трахаться с девчонками в колледже… не уметь пить… не иметь вкуса в одежде…

— Да, понятно, не стоит перечислять. Просто хочу сказать, тебе не кажется, что это предоставляет уникальный шанс изучить проблему «воспитание против природы»? Мы ведь не обязаны помнить событие, чтобы оно продолжало влиять на нас? Мы не в состоянии запомнить каждый пустяк, хотя каждый из них формирует нашу личность.

— Не-а. — Гэри отхлебнул пива. — Ты вечно бредил этой философской чушью. Я доем твои чипсы?

Но даже на Гэри, с его чувствительностью носорога, внешний мир всё же оказывал влияние. Заставкой на его айфоне теперь был УЗИ-снимок его пока не родившегося ребенка. И никакие усы или бачки из любимых приложений Гэри не превратят плод в порнозвезду семидесятых. Ему пришлось смириться с идеей, что мы, вероятно, перестали быть неразлучной парой студентов-радикалов. И он даже присмотрел для меня новую подружку.

— Я тут подумал, знаешь, за кем тебе надо бы приударить?

— За кем?

— За Мэдди! — торжествующе объявил он, словно сделал гениальное открытие. — Ты подумай. У вас с ней много общего. И у меня предчувствие, что ты ей не совсем безразличен.

— Вот это да! Спасибо, Гэри. Я приму это к сведению.

* * *

Я боялся, что, восстанавливая воспоминания о семейной жизни, вновь обрету грубость и цинизм своей предамнезийной инкарнации. Анализируя различные этапы нашего брака, могу сказать, что развитие борьбы в нашем доме напоминало эскалацию локального военного конфликта. Я настаивал, что полки над телевизором — историческая родина моей коллекции виниловых дисков, и требовал прекратить провокации со стороны ароматических свечей и фоторамок на спорной территории.

Мадлен породила усиление напряжённости в регионе печально известной казнью исторических программ, ссылки на которые хранил наш телевизор. Десятки документальных фильмов о нацизме, которые я намеревался со временем обязательно посмотреть, подверглись систематическому уничтожению; эта этическая чистка нашего аккаунта на спутниковом канале «Скай Плюс» стала окончательным актом в решении Мадлен положить конец гитлеровской оккупации жёсткого диска нашего плеера.

Справедливое негодование привело к тому, что теперь мы скандалили из-за всякой ерунды. «Но это же совершенно разные песни! — орал я. — Как ты можешь сравнивать «Фернандо» с «Чикитита»?»[14]Тягостное напряжение, возникавшеё после каждой ссоры, тянулось не один день — настоящая позиционная война на нескольких фронтах. Мэдди заправляла машину, намеренно делая так, чтобы счет составил 50,01 фунта, — она знала, что меня такое буквально бесит. В детективных триллерах она демонстративно сочувствовала безумным жёнам, кокнувшим своих мужей. Традиционные проявления нежности друг к другу исчезли: любимые лакомства больше не клали в тележку супермаркета, даже чай пили в разное время. Много лет назад чужой развод мы воспринимали как новость об автокатастрофе или серьёзной болезни, ныне же подобные события видели как освобождение из тюрьмы невинно осужденного.

Но ничего из этого я, разумеется, не стал писать в вики-мемуарах, где старался быть максимально нейтральным и объективным. В любом случае я не мог полагаться только на собственные воспоминания, ведь я помнил и другую Мэдди — партнёра, лучшего друга, родственную душу. В моих мысленных реконструкциях печальный финал всё-таки не был неизбежен. Разве это не последняя глава в книжках об отношениях в браке? Или в данном случае в эпилоге предполагается развод?

Я много думал о наших отношениях, хотел понять, почему же мы расстались. Как детектив, взвесив все факты, обнаруживает преступника, так и я анализировал события совместной жизни, размышляя, где же случился тот роковой поворот. И вдруг вспышка озарения — я понял, что именно здесь не так. Я думал только о себе. Изучал только одну версию истории, единственную точку зрения. А если в этом и заключается проблема моего брака, что я воспринимал себя как отдельную личность, но не как половину пары или четвертую часть семьи?

Вдохновленный этим открытием, я составил новый документ, на этот раз для личного пользования, и озаглавил его: «История жизни Мадлен Р. Воган». Потом исправил на её девичью фамилию. И начал вспоминать всё, что знал о её жизни, в произвольном порядке. Семья, интересы, со всей возможной объективностью — подробности отношений с парнями до меня. Постарался написать как можно больше о её работе. Как она билась за шанс стать профессиональным фотографом, как ей пришлось полностью пересматривать свою деятельность, когда произошла цифровая революция. Я описал несколько блестящих фотоколлажей, которые она создала, когда с детьми стало полегче. Вспомнил, как она радовалась, когда арт-дилеры начали проявлять интерес к её работам, и вспышки ярости, охватывавшие ее, когда давал поводы для подозрений, будто считаю её работу менее важной, чем свою.

Я попытался воссоздать наши отношения с её точки зрения. Воспоминания, в которых я вовсе не был уверен, лились потоком: день, когда мы самовольно вселились в наш дом и всю ночь потом не спали, вздрагивая при каждом шорохе, потому что в любой момент нас оттуда могла вышвырнуть служба охраны. Я написал про её беременность и рождение Джейми — как она сначала боялась, пока роды не начались, и как разревелась от радости, взяв на руки багрового орущего младенца. Я написал, как однажды нам домой позвонил какой-то настойчивый коммивояжер, а она прикинулась абсолютной дурой. «Чё эта?» — мычала она на каждый вопрос, а бедолага вынужден был раз за разом повторять одно и то же. А ещё её как-то остановил на Кингз-роуд человек — из тех, что выманивают у людей инвестиции, — а она притворилась глухонемой и размахивала руками, имитируя язык жестов.

Мои пальцы всё стучали и стучали по клавиатуре. Коллеги-учителя, уборщицы и дневной свет давно ушли отдыхать; в тёмном классе остался один я, на фоне светящегося дисплея. Я не был согласен с её оценками моих ошибок и неудач, но аккуратно внёс их в документ. Я решительно настроился воспроизвести нашу жизнь с её точки зрения. Наконец добрался до нынешних дней. Первый набросок краткой биографии Мэдди заканчивался её разрывом с Ральфом и скорбью по ушедшему свекру. Я был почти так же растроган описанием переживаний Мадлен, как был растроган её чувствами в реальности.

Всего пару часов я пытался посмотреть на мир её глазами, а в моём мозгу словно образовалось дополнительное полушарие. Не могу сказать, что теперь я полностью понимал Мэдди, но по крайней мере нащупал нужный путь.