Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

человек денег, она погасила долги и внесла вперед годовой взнос. Урна с прахом после долгих перипетий обрела относительный покой в нише колумбария Донского кладбища. Некоторое время Тома томилась в ожидании разоблачения своего обмана кладбищенской администрацией. Но разоблачения не последовало. И она ежегодно стала оплачивать ячейку с прахом исторического можжухинского рода, уходящего корнями в эпоху Ивана Грозного.

В 2014 году на Виталика открыли уголовное дело за убийство матери Татьяны. В наркотическим угаре он нанес ей в квартире «на Крапиве» девять тяжелых ударов выломанной из кухонного стола ножкой. На первое заседание суда Тома и Лёнчик отправились вместе (подозреваю, свидетелями защиты). Виталик наверняка назвал адвокату их кандидатуры в качестве людей, знающих его с лучшей стороны, в частности, как горнолыжного гуру и крутого бизнесмена в прошлом. На мое негодование: «Как можно ходить защищать эдакую мразь?!» – Тома ответила: «Он же недоношенный родился, я его школьником помню, он у нас дневал и ночевал, такой худой был, есть все время хотел. Мог же случайно убить…»

Нет слов. Но разве могу я осуждать ее? Понятное же дело, что после смерти Можжухина Виталик оставался единственным мостиком к счастливому прошлому. На первом заседании Виталик на глазах Томы, Лёнчика и нескольких своих приятелей успешно разыграл психический припадок, и прямо оттуда был увезен в СИЗО Бутырки дожидаться судебно-психиатрического освидетельствования в Институте Сербского. Целью Виталика было попасть в отделение пятого этажа Бутырки, где содержатся наркоманы, либо в психлечебницу особого типа – там, по мнению знатоков, кормят лучше, чем на обычной зоне. Тома до вынесения приговора таскала ему в СИЗО передачки с провизией, выпотрошенным из сигарет табаком и шерстяными носками. Зная мою активную неприязнь к этому выродку, обходилась без подробностей посещений СИЗО. Институт Сербского вынес заключение о «невменяемости в период наркотического голодания». Вот уж удивительно. Разве можно установить наличие и степень наркотического голодания задним числом, постфактум? Виталику удалось оболванить и Институт Сербского. В целом он добился желаемого. После оглашения судебного решения дока-адвокат не сдержался, подошел к Томе с Лёнчиком и сказал, что за многолетнюю адвокатскую практику не встречал столь хитрой, отпетой сволочи, как Виталик.

Пока Виталик находился в СИЗО, я неоднократно вспоминала мать Татьяну и думала, как ужасающе легко можно убить человека. А ведь всего за полтора часа тогдашнего интервью мне открылся огромный бездонный мир преимущественно светлых тонов человеческой жизни.

Виталик отбыл четыре года в тюремной психиатрической больнице № 5 села Троицкое Чеховского района и преспокойно вернулся на место кровавого преступления в так и не расселенный до конца дом в Крапивенском переулке. Первой, кому он позвонил, конечно, была Тома. Не знаю, какие метаморфозы произошли с ней за время его принудительного лечения, но она ответила, что никогда не простит ему убийство матери и больше знать его не хочет.

Вернулся Виталик не только на «Крапиву», но и к тяжелым наркотикам, о чем кто-то из приятелей, наведывающихся к нему разделить досуг, шепнул Лёнчику. Век Виталика после выхода из больницы оказался недолог.

* * *

И все-таки однажды Тома перешла границу. Не уберегла нашу с ней идиллию. Лёнчик с Венерой улетели отдыхать в Египет. Она решила сделать генеральную уборку в их съемной квартире. Ей всегда хотелось поощрения от сына, хотя бы нескольких человечных добрых слов от него. Наверное, надорвалась, отдраивая ванну, унитаз, кафельные полы в кухне и прихожей. Решила снять напряжение своим любимым способом. Позвонила мне в невменяемом состоянии. Прохрипела: «Приезжай, мне совсем худо, помру, помру, помру…»

Я поехала. Открывая дверь, она не удержалась на ногах, рухнула в прихожей. А дальше… Не буду описывать в подробностях, какой спектр чувств владел мной, когда я перетаскивала ее обрюзгшее тело из ванной (где ее выворачивало наизнанку) в комнату. Как она пыталась драться со мной, требуя, чтобы я сотворила ей из воздуха еще бутылку… Она задыхалась, хватала губами воздух, сердце ее пыталось выскочить из реберного плена… Дальше была скорая, кордиамин, кокарбоксилаза – с третьего попадания в вену… Вязкая бессонная ночь в зазеркалье…

Уже ничем, пожалуй, нельзя меня шокировать. Но именно эту женщину никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что на свете, мне не хотелось видеть такой. Ибо сердце мое любило в ней совсем иную, настоящую, истинную Тому.

* * *

Среди сильно пьющих людей встречаются две крайние категории: не желающие никого ранить, тонкие интеллектуальные существа и грубые одноклеточные ублюдки, целенаправленно истязающие близких. Промежуточные звенья, безусловно, существуют, но не о них сейчас речь.

Один такой истязатель в свое время жил надо мной в доме у метро «Фили». Регулярно избивал собственных мать и жену. В семье было двое детей – мальчик лет семи и девочка года на два младше. От ментов бесконечно звучала одна и та же юродивая фраза: «Родственники заявление не пишут, звоните, когда убьет». Когда в своем зверстве «глава» семьи сатанел беспредельно, брат с сестрой в байковых кофтах и съехавших гармошкой к щиколоткам хлопчатобумажных колготках, забывая надеть тапки, скрывались в подъезде. Как-то я застала их в таком виде внизу у подъездной двери в ноябре месяце, позвала поесть горячего супа. На кухне, не поднимая лица от тарелки, мальчик твердо сказал: «Ненавижу его. Взял бы нож и убил». А девочка молчала и улыбалась. В ее лике, как в неподвижном немом озере, отражалась глуповатая милота зачатого в алкогольном угаре ребенка. Их нестарая бабушка и вполне молодая мать умерли одна за другой. Бабушка от побоев и въевшегося в каждую клетку ее сухонького тела страха, жена от побоев и въевшегося в истерзанную абортами матку рака. Невольно поверишь, что существует преисподняя, откуда подобные этому уроду выскакивают на несколько земных мгновений и туда же, испоганив жизни близким людям, скатываются.

Похоронив обеих женщин, он запил совсем по-черному, громил все, что попадалось под руку. Кто-то из соседей с их этажа не выдержал, в очередной раз позвонил в полицию. Полиция на этот раз оказалась крайне отзывчива, приехала на удивление быстро. Забрали его в местное отделение. Там кропотливо отбили ему все что можно. Во избежание неприятностей от руководства отделения, а возможно, с молчаливого согласия того же руководства, вернули полутруп наутро в квартиру и бросили на пол умирать на глазах у детей. Простонав до глубокого вечера, папаша умер в луже кровавой мочи и блевоты. Детей отдали в детский дом. Квартиру опечатали. Детдом находился совсем рядом, на той же Новозаводской улице, что и наш дом. Брат с сестрой несколько раз сбегали, стояли под дверью опечатанной квартиры, как хранители жуткого своего детства. В детдоме с непривычки им было еще страшнее и