Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

посетив после Венеры туалет, Тома выкрикнула в ее адрес очень жесткую фразу. «Представляешь, когда протрезвела, Лёнчик сказал, никогда мне этого не простит».

Оскорбленная чета, собрав чемоданы, съехала в съемную квартиру. Общаться с Томой они перестали. Смятенная душа Томы разрывалась: «Наверняка каждый день заказывают пиццу с заскорузлой колбасой или суши с протухшими рыбьими ошметками. Желудок ему окончательно испоганит, юристка… (последовало краткое прилагательное на букву «х»), а у него с детства пищевая аллергия».

После перелома руки и повреждения пальца она больше не могла тянуть стекла в патоморфологии. Еще до женитьбы Лёнчика уволилась из лаборатории. Какое-то время (тщательно от меня скрывая) мыла полы в торговом центре на «Павелецкой», где не требовалось снайперской точности. Усыпляла мою бдительность тем, что на финансовые поруки ее взял Лёнчик, повышенный журналом «Клаксон» в должности и зарплате. После того как молодые покинули квартиру, она решила сдать освободившуюся комнату. Откуда возник арендатор Бесики, сказать не берусь. Бесики – грузинское уменьшительное от грузинского Бесарион, иногда Виссарион. Со слов Томы, при знакомстве Бесики красочно обрисовывал ей улицу в Тбилиси, названную в честь его тезки поэта Виссариона Габашвили, значит, косвенно и в его, Бесики, честь. Он целовал Томе руку и клялся, что будет тише Арагви и спокойнее Куры, вместе взятых. «Слушай, – недоумевала в разговоре со мной Тома, – реки вроде горные, порожистые, вовсе, по-моему, не тихие, особенно, насколько я знаю, Арагви. Он на что намекает, к чему меня готовит?»

Совсем скоро к Бесики приехал (почему-то из Израиля) «немного» погостить его брат, следом оттуда же прибыла жена брата и какой-то еще четвертый родственник. «Калбатоно Тамара, царица ты наша, не переживай так… Мы и на твою долю приготовим, пальчики оближешь!» Поцелуи рук с приездом четвертого родственника удесятерились.

Постепенно Лёнчик и Венера все-таки с Томой помирились. Думаю, важнейшую роль в перемирии сыграла любовь Венеры к ранее приготовляемым Томой блюдам (еда у нее действительно получалась божественная, ее жаренные в сливочном масле яблочные и грушевые дольки, подаваемые к мясу, забыть невозможно).

Вдохновленная перемирием, болеющая душой за здоровье Лёнчика, Тома систематически стала ездить в съемную квартиру готовить им обеды. Докладывала мне:

– Надо же бардак перед готовкой разгрести, лобное место под продукты расчистить. Представляешь, у них даже ершика для унитаза нет. Мотивируют его отсутствие тем, что на нем микробы скапливаются. Ужас что творится. У самих на кухне полная антисанитария. А тут недавно Венерка собирается на работу и говорит: «Тетя Тома, Лёнчик сегодня дома работает, может, вы с ним окна помоете, пока меня не будет?»

– Это уже беспредельное хамство, – реагировала я, – для тебя лишний раз руки выше плеч поднять – целый подвиг.

– Вот именно, чего мой горб один стоит! – подливала масла в огонь Тома.

Но не исключаю, что окна им мыла. Просто мне не докладывала.

– Все, не могу больше, – излагала она в другой раз нескончаемую эпопею с Бесики и K°. – Теперь только ночевать на «Динамо» езжу. Продукты Лёнчику с Венеркой закупаю, потом шинкую, в кастрюли закладываю, жду закипания, потом сижу на кухне, в немытый пол смотрю, подошвы к грязи прилипают. Не выдерживаю, мою им пол. А на моей кухне с утра до ночи хачапури, цинандали, ркацители… Потолки закоптили – не продохнуть, жир от кафеля не оттирается, нижняя соседка на меня заявление ментам написала, мол, у меня солдатский полк квартирует, у нее штукатурка в тарелки осыпается.

– Надо срочно выкорчевать их решительной рукой, Тома. Лёнчик не в состоянии участие принять? Могу я приехать. Вдвоем операцию «Изгнание» проведем.

– Не надо пока. Я собраться с духом должна.

– Справилась! Ты же знаешь, как я могу! – победоносно позвонила она через несколько дней. – Приняла двести грамм для храбрости перед подъездом, ворвалась к ним в комнату и выгнала всю компанию к едрене фене! Припугнула ментами и нижней мегерой-соседкой! Собрали манатки, сгинули в одночасье!

Потом она, регулярно продуваемая сквозняками, сидела в северном вестибюле станции метро «Аэропорт» – продавала проездные. На станции было невероятное столпотворение, настоящий проходной двор. Финансовый университет, Финансово-юридический университет, МАДИ, Педагогический университет, Академия предпринимательства и т. д. Толпы студентов оформляли проездные. Ее плечо и правая рука ныли не переставая от монотонного движения к выплевывающему билеты аппарату и назад к окошечку кассы. Ночевать в своей квартире Тома успевала не всегда (примерно в четыре утра надо было сдавать кассу), соединяла в клетушке три стула и кое-как устраивалась отдохнуть. В один из дней, принимая в окошечке деньги за проездной, узнала в покупателе Можжухина. Обросшего, исхудавшего. Вспомнила: он говорил ей когда-то, что в этих краях живет один из его давних институтских приятелей. «Знаешь, Можжухин сделал вид, что меня не узнал. (Хотя не узнать ее низкий голос и косоглазие было невозможно.) А у меня сердце кольнуло в тот момент от жалости к нему. И дурное предчувствие закралось. Я же предвидела, что никакой Элеоноре он не нужен. С ее стороны была одна эксплуатация, теперь ты мне веришь? Я ведь сильно его любила. Думаю, он меня тоже. Тусовки, гости, профессура – все это декорации, антураж, правда, и это приятно вспоминать. Но он сам по себе человек неординарный был. Щедрый, с размахом, легкий на подъем. Мог подхватиться в айн момент: «Послезавтра летим в Рим, кинь в чемодан самое необходимое». «А Лию, а Лёнчика на кого?» «Уже нашел надежного человека, договорился, поживет с ними несколько дней, накормит, напоит, проконтролирует». Где только мы с ним не были, в каких только музеях, после того как Лию похоронили. Только-только пришел в себя после первого инфаркта, полетели с ним в Париж. Сказал, по Лувру соскучился. Парижане, конечно, народ вредоносный, известные снобы. Ну не знал он французского, с вопросом к ним по-английски обращался, а они: «Но, но, месье». Да он в сто раз лучше любого из них в живописи разбирался! Биографии почти всех французских импрессионистов наизусть знал, мог лекции в Сорбонне читать, если бы парле-франсе освоил. Был период, меня Тома́ на французский манер любил называть. Через полгода после Парижа в Нью-Йорк со мной собрался. «Ты же в Метрополитен-музее никогда не была!» Билеты на самолет дорогие – жуть. А я домик у него канючила на Финском заливе. Жару никогда не любила. «Ладно, будет тебе домик, но сначала Метрополитен». Ну не дал он мне кафе-пекарню открыть и администратором на ресепшен в медклинику сесть, зато мир успел показать. В 96-м двухэтажный белый домик на Финском заливе для меня построил. Чудесный такой, с террасой на залив. Я на террасе от силы четыре раза посидела, заливом подышала. Для удобства оформили документы на дом и участок на моего двоюродного брата