Tanger - Фарид Нагим

Пришли крымские татары со своими серьезными застенчивыми девушками. Девушки сидели прямо, сложив руки на коленях. Официант смешной и трогательный с этой своей блатной походочкой. Школьники наливают водку из-под полы, суровые и смешные, тоже подражают каким-то бандитам. И не знают, что настоящий бандит — это я. Какой ты на хрен бандит, Степной барон? Да, ты прав. Сейчас два глотка сделаю и закурю. Приятно закурить. Так вздрогнула нога, будто хотел сорваться и убежать. Бывает. Им смешно, конечно, что я здесь с книжкой. Зато я отличаюсь. Оригинал. Идиот ты, а не оригинал. Мей би, мей би.

Снова эти важные богатые турки. Сейчас составят столы. Волосатые руки в перстнях и браслетах. Это итальянцы.

Собака скалится, прижимает уши, поджимает хвост. Убегает, отпрыгивает от танцующих, не понимает, что делают люди. И ты здесь, как эта собака. Вера не придет.

Выпил и ушел. Сидел на набережной, курил и все удивлялся огромной несуразности платана, будто это первое дерево, которое начал строить бог без учета земных законов, и эти громадные рычаги ветвей, каждое, как отдельное дерево, держатся, вопреки физике, только на силе бога. Можно было Вере его показать. С платана сорвался лист, но, не долетев до земли, исчез, потом другой, пропал, и я понял, что это летучая мышь.

И вот я снова в «Диане», как проклятый. Зашел к диджею и заказал песню. Вот сейчас. «Песня „Побег“, для пацанов из Днепропетровска». Нет, после этой. «Для Веры из Новороссийска, в память об ее зеленых глазах, „В машине смерти“ от Степного барона, в подарок». Какая классная песня. Какая грустная. Так жаль, что она ее не слышит.

Я очень люблю танцевать, когда мне плохо. С замиранием вхожу в толпу людей, поднимаю руки, закрываю глаза и рыдаю в танце, и забываю, где я есть, может быть, это уже не я, а только извилистые волны этой грустной мелодии. Я так хотел бы войти в транс и раствориться в нем, вообще раствориться во всем этом мире. Мой танец для печали. Это единственное, что у меня есть, в чем я могу забыться и потому мне так больно и так хорошо. И я улыбался с закрытыми глазами.

И вдруг уже танцую с этой, с улыбкой. Медленный танец, так сказать. Крашеные волосы. Полные и длинные губы, помада размазалась по щеке. Ненормально большая грудь. Все мерзко, все пошло, но улыбка все-таки приятная, неимоверно женская, развратная и приятная.

— Я запомнил твою улыбку.

— А?!

— Я! Запомнил! Твою! Улыбку!

— ……………………

— Что?!

— Ты! Меня! Смущаешь! — губы так и поползли…

— Будешь что-нибудь пить?

— Да, джюс.

— Что?!

— Джюс. Водка с соком.

— А я тоже сегодня пью только водку с соком.

— Что?!

Бармен странно посмотрел на меня и сделал нам водки с соком. Этот коктейль он назвал «отверткой».

— А ты чё, «голубой»? — вдруг спросила она.

— Я?! Почему ты так решила? — они что, сговорились все? Её серые глаза испугались. Я понял ее испуг, она же не знает меня и подумала, что я могу ее ударить.

— Ты танцуешь так… особенно, когда сводишь ноги вместе, это ужасно.

— А ты местная?

Как же гремит эта музыка.

— Нет, я из Джанкоя, я здесь работаю.

— Кем?

Она замялась, посмотрела на меня и по сторонам.

— Я проститутка. Сто долларов за ночь, — сказала она с какой-то гордостью. — Я с подругами.

Это странное чувство, когда узнаешь, что девушка проститутка. Эта пауза. И стараешься не изменить лицо, чтобы не обидеть.

— Всего сто долларов, — просительно сказала она. Махнула кому-то за моей спиной, улыбнулась этой своей улыбкой.

— Это дорого для меня, извини, Ира.

Она сказала, что я «голубой», только потому, что она проститутка. Ей легче было признаться в этом гомику и не стыдно с ним общаться. Я, видимо, ей и так понравился. И она бы, конечно, хотела со мной. Телец. Везет мне с Тельцами!..

Подруги смотрели на нее с ленивым вниманием. Все или крашеные блондинки, или жгучие брюнетки. Она снова кому-то улыбнулась, раздвигая улыбку, как щит, рекламный щит. И грудь. Улыбка и грудь. Очень красивая улыбка, длинная, томная, наивная и безобидно развратная. Развратная уже от природы. Жалко ее. Я ей понравился, но деньги все разрушат между нами.

Потом все куда-то сорвались, и она тоже. На работу забрали, видимо.

И вдруг вижу себя со стороны стоящим и орущим у барной стойки. Рассказываю барменам, уставшим от пьяного дружелюбия, как сделать газировку без газа, как самим сделать текилу: нужна минералка, спирт, сок алоэ и еще кое-что, некоторые баронские ингредиенты, о которых я им сказать не могу… изображал из себя и говорил, что я тоже бармен из Оренбурга.

Они тактично кивали головой и автоматически двигали руками с посудой. Бармены были Рак и Скорпион. Скорпион учился в мореходном училище. Мог стать капитаном. Работают два через два.

Из динамиков что-то скрежещущее, будто наверху, среди огромных, железных и резиновых механизмов, вырабатывающих звук, что-то оторвалось.

Понравилась одна с короткими волосами, в длинном белом свитере с плечиками. Похожа на Асель. И еще на кого-то. Провинциально все знакомы друг с другом. Здороваются. Склоняясь к уху, что-то говорят эдакое. У всех все есть — знакомые, мужья, дети. И только я остался один во всем мире уже навсегда. И я испугался, показалось, что я — другое существо, но сам не замечаю этого и хочу, хочу быть с ними. А они все удивляются и из деликатности не говорят мне об этом. Может быть, действительно, со мной что-то не так? Но ведь я же родился от женщины. У меня есть сестра, она тоже женщина. Они нормально общались со мной. Что же не так? Бог, видимо, еще не определился со мной.

Снова этот официант, с этой своей развязной, блатной походкой, будто он не официант, а так это, прогуляться вышел.

— Эй, братан, походку сделай попроще!

— Ты чё, крендель! — скривился он, как настоящий вор. — Отдыхаешь — отдыхай, а у нас тут свои законы!

— Законы? А ты чё, в законе, что ли?!

— Нет пока.

— Тогда что — блатуешь, что ли?!

Жалко рубашку. Хорошо, что только с официантом подрался, и охранники только раз ударили, тот козел толстый, исподтишка. «Ночи Кабирии» жалко. Серафимыча книжка. Будь я больше и страшней, официант сделал бы вид, что не расслышал моих слов. Эх, ребята, вы не моряки.

Потом уже, издалека пробился в уши шум невидимого моря. Такое чувство потерянности в мире, и Ялта — уже не Ялта, а город вообще. И я — это не я, а кто-то другой в моем теле — нет ни Серафимыча, ни Москвы — какой-нибудь вор с потерянной судьбой, придет в каморку, тихо ляжет в угол, глянет на знакомую трещину в стене, а там идет пьянка, и что-то делят.