Шура. Париж 1924 – 1926 - Нермин Безмен

Александра Федоровна требовала немедленной расправы над убийцами Распутина, но царь знал, что для этого не хватит политического влияния, ведь все Романовы и многие придворные открыто выражали свою ненависть к «лжепророку». Если Николай II избавится от князя Юсупова и его сообщников, то число беспорядков, вспыхивающих по всей империи и в войсках, опасно возрастет. Таким образом, Феликс был сослан под Курск, в семейное имение Ракитное, а Дмитрия Павловича отправили на Персидский фронт.

Россия трещала по швам. Бежавшие с фронта дезертиры превращались в бандитов и сбивались в шайки. Офицеров пытали и убивали солдаты, которые впоследствии грабили деревни и отбирали у крестьян последние припасы. Гордость российской армии, ее солдаты, превращались в безжалостных убийц. В обществе нарастали противоречия. Россия стремительно погружалась в хаос.

Царь уже не смог сдержать свое слово, данное Марии и Варе. 12 марта (27 февраля по старому стилю) 1917 года Временный комитет Государственной думы взял власть в свои руки.

Мария тем временем вышла замуж на Бориса Соловьева. Молодые не испытывали друг к другу романтических чувств, и каждый преследовал свои цели. Борис после смерти Распутина устраивал сеансы спиритизма для его отчаявшихся учеников – он якобы говорил с Распутиным и передавал им его ответы. Разумеется, такие люди считали Марию идеальной для него партией. Мария же планировала с помощью мужа, сына церковного казначея, имевшего доступ к деньгам, бежать из России.

Марию, переехавшую с мужем во Владивосток, как и остальных белогвардейцев, допрашивали большевики. Ее освободили через четыре дня, 1 июня 1919 года. Они с мужем бежали в Бухарест, и жизнь их складывалась нелегко, ибо Борис продал вверенные ему императрицей драгоценности и потерял деньги. А Мария так и не смогла найти три тысячи рублей, которые ей оставил отец. Девушке пришлось зарабатывать на жизнь танцами в кабаре, да и эту работу она получила благодаря известной фамилии. У четы Соловьевых родились две дочери – Татьяна и Мария, последняя появилась на свет в 1922 году, в Австрии. Вскоре после ее рождения Борис и Мария переехали в Париж.

Борис, мечтавший о славе и титулах, теперь работал на автомобильном заводе. В его жизни не осталось ни денег, ни любви, а все мечты заглушал мерный рокот станков.

Проходя мимо IRFE, Мария Распутина затаила дыхание. Ее отравляла мысль о том, что убийца ее отца сейчас находится совсем рядом. По дороге к этому дому она думала о том, какое наставление мог дать ей отец.

Скорее всего, Распутин сказал бы: «Так хотел Господь».

Глава двадцатая. Вечер в «Кафе-дю-Дом»

В «Кафе-дю-Дом» никто не удивлялся известным личностям – парижская богема и творческая молодежь были здесь завсегдатаями, – однако все гости невольно обратили взгляды на входную дверь, когда в помещение вошли они. Они походили на день и ночь. Если бы они были цветами, то одна непременно стала бы белой орхидеей, а другая – черным тюльпаном. Весна словно следовала по пятам за светлокожей и светлоглазой Шурой, одетой в зеленое шифоновое платье, выгодно подчеркивавшее ее фигуру. Она улыбалась своей скромной, искренней улыбкой, согревая всех вокруг. Рядом с ней стояла Люсия – назвать ее красавицей было сложно, Она не обладала приятными чертами лица или прямым носом, или пухлыми губами, которые так привлекают мужчин, скорее наоборот: тонкие губы Люсии, ее широкие черные брови и ниспадавшие на лоб волосы цвета воронова крыла, а также излишняя худоба придавали ей вид женщины строгой и немного нервозной. Однако Люсия будто носила в своих глазах тайну, которая манила к себе чужие взгляды. Черное платье без рукавов, облегавшее ее тело, и длинное ожерелье из крупного белого жемчуга только подчеркивали особенности ее внешнего облика. И если от Шуры веяло весенним бризом, то Люсия приносила с собой холодное дыхание зимы. Одна женщина напоминала о любви и надеждах, другая – об амбициях и вечной борьбе.

Люсия остановилась почти у каждого столика, приветствуя знакомых. Ее губы кривились в мимолетной улыбке, что на мгновение делало женщину весьма привлекательной. Но эта теплота тут же испарялась, уступая место более присущим ей надменности и самодовольству. Она, супруга Каппы Давидова, чувствовала себя очень важной персоной и имела полное на то право – Люсия занималась вопросами литературы и искусства. Не подавай она себя должным образом, никто здесь не принимал бы ее всерьез. Поскольку «Кафе-дю-Дом» привлекало к себе интеллектуалов со дня своего открытия в 1898 году, Люсия знала – те, кто сидит здесь, либо уже прославились, либо станут знаменитостями в считанные дни. Некоторые из присутствовавших уже сыскали себе славу за пределами Франции, а кто-то только-только делал первые шаги к успеху.

Шура оглядела гостей. Она заметила Макса Эрнста, Иду Герхардт, Мойше Кислинга, которые поздоровались с ними. В иной день здесь обедал сам Пикассо.

– Хемингуэй тоже здесь, видишь? – сказала Люсия, когда они уселись за стол.

– Я слышала, что он вернулся в Париж, – кивнула Шура, не решаясь повернуться в поисках известного писателя.

– Да, он приехал в январе тысяча девятьсот двадцать четвертого года, с женой и маленьким сыном. Так пишет «Торонто стар». Они живут на улице Нотр-Дам-де-Шан.

Шура не могла не улыбнуться. Даже о чужой жизни Люсия говорила с гордостью, как бы хвастаясь собой. По крайней мере, она не преминула намекнуть на знакомство с писателем.

– Ты здесь счастлива, да? – спросила Шура.

– Да, – коротко ответила Люсия. – Да, я счастлива в Париже.

– Я знаю, дорогая, что тебе здесь весело, ты вечно чем-то занята. Но действительно ли ты счастлива?

– У меня хорошая жизнь, хорошее окружение. Я живу богато и дружу с огромным количеством известных людей, с которыми никогда бы не познакомилась в России. Париж в этом плане райское место.