Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Степан и Семый пытались опровергнуть сказанное переводчиком, заявив, что он сам в европах пьянствовал без просыпу, но вернуть к себе доверие дознавателей им так и не удалось. К списку преступлений послов добавилось и взяточничество: они по собственной воле, ради получения подарков от купцов, приехали в Голландию, посетив князя Морица Оранского и приняв от него дары царю. Это было бесчестье: ведь царь ничего не передавал князю. Не имели права послы брать грамоту и от Гамбургского городского совета, поскольку этот город формально входил во владения датского короля. Причина несанкционированной посольской активности была все та же: Степан с Семым выбирали маршруты путешествий и партнеров по переговорам, исходя из собственных корыстных интересов.

Наконец дознание было завершено, и высокая комиссия, посовещавшись, вынесла свой вердикт, приказав послам скинуть порты. Для науки им всыпали плетей и розог, после чего отпустили с миром. Дело могло бы окончиться и хуже — усечением глав, да знающих людей в разоренной Московии не хватало, потому и поберегли дознаватели гуляк и пьяниц. Надо заметить, что похождения Степана и Семого заставили Посольский приказ внимательнее отнестись к пагубной дружбе своих сотрудников с зеленым змием, и уже в 1649 году русские послы, отправленные в Швецию заключать договор о перебежчиках, получили следующий примечательный наказ: «А дворяном и посолским людем приказати накрепко, чтоб они сидели за столом чинно ж и остерегателно, и не упивались, и слов дурных меж собою не говорили; а середних и мелких людей и упойчивых в полату с собою не имати, для того чтоб от их пьянства безчинства не было, а велеть им сидети в другой полате по тому ж, стройно, а бражников и пьяниц на королевин двор с собою не имать».

Анекдоты о «подвигах» русского посольства в 1614 году долго гуляли по европейским столицам, формируя пренебрежительное отношение к «казачьему царю» и его приближенным.

В Стокгольме считали, что не признанный в Европе властитель, окруженный никчемными дипломатами и неумелыми полководцами, должен был пойти на прямые переговоры со шведской короной. Однако русские вели себя так, словно были сильны и по-прежнему могли диктовать свою волю соседям. Король Густав Адольф в раздражении писал Государственному совету в июле 1614 года: «Что бы Мы ни делали, русские становятся все более высокомерными и упрямыми». Московиты, как считал король, не желали слушать разумных предложений из-за своих врожденных пороков. Известно, что эту нацию отличали «дурная природа и грубое высокомерие», затруднявшие цивилизованное общение даже с лучшими ее представителями.

Швеция отчаянно нуждалась в мире на востоке, чтобы выстоять против поляков и датчан, которые в любой момент могли вновь заявить о своих претензиях к Стокгольму пушечными залпами. В январе 1614 года удалось заключить двухлетнее перемирие с Польшей, и нужно было использовать эту временную передышку, чтобы примириться с Московией. Жители Швеции и в особенности Финляндии страдали от бесчинств размещенных там наемных войск и едва выдерживали бремя военных расходов. Подданные Густава Адольфа не понимали, зачем Швеции нужны русские земли, опустошенные смутой и населенные враждебным народом. «Крепости на востоке, захваченные шведами, необходимы для безопасности страны», — терпеливо объясняли темным массам члены королевского совета. Они «дают русским возможность нападать на Финляндию, поэтому нам лучше встречать врага на его собственной земле, чем пускать его к нам».

Королевские манифесты с объяснением восточной политики, которые зачитывали прихожанам тысячи пасторов во всех церквях Швеции и Финляндии, на какое-то время успокоили недовольство, но новая волна возмущения могла подняться когда угодно. Нужен был быстрый и выгодный мир! Однако король не мог первым протянуть Москве оливковую ветвь, не рискуя, что это будет воспринято как слабость Швеции. Все следовало устроить как новгородскую инициативу, которую снисходительно поддержит Густав Адольф, монарх христолюбивый и великодушный.

Первые попытки прощупать готовность противника к миру были предприняты в начале 1614 года, на самом низком уровне, чтобы в случае неудачи можно было отделаться лишь недоуменным пожатием плеч по поводу ненужной суеты каких-то мелких людишек. К передовым заставам князя Трубецкого был направлен из Новгорода с грамотой посадский человек Иван Филатов сын Железников. Затем предприятие повторили, но дело было представлено так, будто шведы лишь уступают пожеланиям русских. Фельдмаршал Эверт Горн в Новгороде пригласил к себе дворянина Якова Боборыкина, зарекомендовавшего себя по прошлым делам умелым переговорщиком и сторонником союза со Швецией, и попросил его внушить горожанам, что, если те будут бить челом Эверту Горну об отправке посольства «к государевым боярам» о мирном постановлении, он к этой просьбе отнесется благосклонно. «Но бояре не должны знать о состоявшемся разговоре!» — отечески внушал Боборыкину фельдмаршал.

Представительное новгородское посольство отправилось к князю Трубецкому искать с Москвой мира, но прием оказался еще более унизительным, чем прежде. Ответом была лишь грубая брань, причем на этот раз досталось не только «изменникам» новгородцам, но и самому Делагарди, назвавшему письмо князя «бессовестным» и «мужланским». «Тот, кто хочет вести дела с русскими, обязательно должен запастись палкой за поясом», — уверял Делагарди своего друга канцлера.

Гнев новгородского наместника был понятен: предводитель московского воинства в очередной раз обвинил полководца в воровстве денег, предназначенных для выплаты шведским наемникам летом 1610 года. Из-за этого наемники перебежали в разгар сражения при Клушине на польскую сторону, что привело к катастрофе соединенного войска и падению царя Василия Шуйского. Предательство шведов, как утверждал Трубецкой, полностью освобождало нынешнего царя от прежних обязательств Москвы по отношению к Швеции. Русские не собирались даже примириться с передачей шведам Корелы — об этом заявляли их послы при всех европейских дворах, а очищение Новгорода Трубецкой называл в качестве предварительного условия мирных переговоров. Московские бояре, сидя в своей сожженной столице, казалось, сошли с ума, перечеркнув годы смуты и разорения. Они как будто мысленно перенеслись в прошлое, в процветающую и могучую Московию начала правления Бориса Годунова. Об их отказе примириться с действительностью свидетельствовало даже упоминание в титуле царя Михаила «Лифляндский», хотя все попытки московитов захватить эту землю закончились поражением еще при Иване Грозном. Вывод из всего этого можно было сделать лишь один: в Москве просто некому формировать внешнюю политику, основанную на реалиях нового времени.

По доходившим в Стокгольм и Новгород слухам, юному Михаилу Романову Бог отказал в государственном уме и сильном характере, и, как всегда бывает при дворах подобных монархов, окружение погрязло в интригах и борьбе за власть, мало заботясь о государственной пользе. Перебежавший к шведам дворянин Михаил Клементьев свидетельствовал, что молодой царь «не особенно занимается делами управления, а от природы имеет грубый и ограниченный ум и к тому же склонен более к безбожным и мерзким делам содомитского свойства нежели к христианским добродетелям. Поэтому эти содомитские дела входят здесь в ежедневный обиход».