Сто чудес - Зузана Ружичкова

– Мы безоружны. Мы ваши братья и сестры, а не враги. Возвращайтесь домой.

Тысячи чехов протестовали на улицах, оскорбляли солдат и бросали в них ручные снаряды. Они замазывали названия улиц, чтобы сбить завоевателей с толку, и рисовали свастики на танках. Людям советовали надевать одежду в несколько слоев, чтобы уменьшить вред от полицейских побоев. Виктор поехал на радиостанцию, где работал. Он обнаружил там панику, и, когда находился у себя в кабинете, русские высадили дверь и ворвались. Ему повезло, что его не арестовали, а то и хуже. Только обыскав все здание, военные поняли, что трансляции в прямом эфире ведутся из какого-то другого, секретного места. Кроме того, несколько нелегальных радиостанций подхватили вещание о происходившем.

События потрясли и Виктора, и маму, они понимали, что надо выбираться из Праги. Мама постоянно твердила, что не помнит, выключила ли она газ, – настолько спешно они покидали квартиру.

Все мы пребывали в страхе и смятении, поэтому стук в дверь, раздавшийся в нашей деревенской глуши, заставил всех подскочить. Но это были не русские солдаты и не тайная полиция. Мэр маленького городка пришел проведать нас.

– Мне кажется, вам угрожает опасность. Не вам самому, Виктор, а Зузане, ведь она все время ездит на Запад. Нам бы хотелось спрятать вас. В городе есть бункер времен Второй мировой. Вы можете укрыться там, а мы будем приносить вам еду, пока опасность не минует.

В это страшное время люди охотно поддерживали друг друга. Нас всех объединял гнев на Советский Союз, Венгрию, Польшу, Болгарию и ГДР – страны, направившие не меньше 250 000 солдат на нашу территорию. Мы поблагодарили мэра за предложение, но уповали на то, что нам не придется им воспользоваться.

Через четыре дня с начала вторжения я села на первый автобус, отправившийся в Прагу, чтобы убедиться, что все в порядке с нашей квартирой. Перед отъездом мне надавали много советов и поручений. Виктор хотел, чтобы я обзвонила друзей и разузнала, дома ли они, взяты ли тайной полицией или бежали на Запад. Мама просила привезти дорогие для нас фотографии, еду и одежду. А в Праге на каждом углу стояли танки и советские солдаты, рядом со сгоревшими автомобилями и трамваями. Обстановка была ужасной.

Газ мама выключить не забыла. Я сразу же зажгла везде свет, чтобы любой проходящий под окнами видел, что я дома. Целый день я звонила знакомым, начиная с Йозефа Сука и заканчивая Карелом Анчерлом, но никого не застала. Или они просто не хотели отвечать.

Но мне все же удалось связаться кое с кем из друзей, живших на другом конце города. Узнав, что я приехала, они немедленно вызвались прийти ко мне, невзирая на комендантский час с семи вечера. На следующее утро раздался звонок, и я с испугом сняла трубку. Это была продюсер с ABC, Австралийской радиовещательной станции, она хотела получить подтверждение, что я приеду через два дня в Западный Берлин на интервью, посвященное моим гастролям в Австралии.

– Вы не читаете газет? – с недоверием спросила я.

– Нет, а что?

– Тогда советую вам все же почитать. – Я повесила трубку, понимая, что русские наверняка прослушивают меня.

Но потом телефон зазвонил опять, на проводе была Маргот Фогль, жена моего троюродного брата, из Лондона. Она постаралась говорить осторожно.

– Ты ведь собираешься в Лондон на гастроли, которые у тебя планировались? – загадочно спросила она. – Привози Виктора с собой. Мы будем дома и накормим вас.

Я поняла, что она предлагает мне пристанище на случай побега, поблагодарила ее и сказала:

– Нет, гастроли отменены, я не приеду, Маргот, и Виктор тоже не приедет.

Маргот перезвонила через полчаса.

– Я попыталась дозвониться сразу, едва повесила трубку, но меня соединили с девушкой с почты, которая уверяла, что тебя нет дома. Я объяснила ей, что она ошибается, ведь я только что говорила с тобой. Девушка ответила: «Да, госпожа Ружичкова дома, и там и намерена остаться».

НАХОДЯСЬ В ПРАГЕ, я непрестанно нервничала – люди продолжали протестовать и писать на стенах: «Иван, иди домой!», и русские могли пресечь сообщение между регионами, чтобы легче было подавить недовольство.

Случись такое, я оказалась бы в ловушке в Праге, а Виктор и моя мать застряли бы в деревне. Поэтому я поспешила вернуться к ним. Мама, как когда-то, позаботилась о том, чтобы мы были в безопасности, сытые и в тепле, если разразится новая война. Она вместе с семьей Виктора делала запасы.

Мы жили в подвешенном состоянии. Вот-вот должен состояться мой концерт в Брюсселе, а с Йозефом Суком надо ехать в Вену и затем в Австралию, если нам все еще не запрещено покидать страну. Все самые знаменитые чешские исполнители находились на гастролях летом 1968 года, и многие из них предпочли не возвращаться.

Мы же пребывали в полной беспомощности, отрезанные от мира железным занавесом. Я помню, что к нам пришел Йозеф Сук в совершенном унынии. Он никогда не расставался с чудесной скрипкой Страдивари, временно выданной ему государством, и на нашей первой репетиции после оккупации, он вынул ее из футляра и положил обратно со словами: «Не вижу больше в этом смысла».

Нам всем было страшно, мы отчаивались, не имея точных сведений. Подпольные радиостанции сообщали, что арестованы известные политики и деятели искусства. Потом мы слышали, что соседи снимали с домов карточки с их именами, чтобы русские не узнали, где они живут. Выяснилось, что задерживали только политически активных лиц, поэтому мы надеялись, что нас, может быть, не тронут.

Настоящей контрреволюции, на которую мы надеялись, не произошло, несмотря на то что в других странах оккупация вызвала ярость. После первых слабых волн протеста, когда сжигали советские флаги, а несколько человек прилюдно покончили с собой, население смирилось и впало в апатию. Они думали, что Дубчек и Брежнев придут к компромиссу, но никакой сделки заключить не удалось. Русские объясняли, что у них не было иного выбора, кроме как применить политику «сильной руки», как они выражались. Чешским лидерам угрожало заточение, если они не подпишут протокол согласия на свертывание реформ. Дубчек и большинство его министров подписали. Вернувшись в страну, он просил воздерживаться от насилия, которое назвал «несчастьем».

Пражская весна закончилась.

Мы были сломлены.

Несмотря на шутку Виктора, мы не ожидали, что все и впрямь примет такой оборот, и находились в состоянии шока. Все, на что мы еще надеялись, так это на то, что Дубчек останется у власти и найдет какой-нибудь выход, но и этого не случилось. Он ушел в отставку, его исключили из партии, и он закончил тем, что работал лесником. Его место занял Густав Гусак, который занялся так называемой нормализацией.

Последовал шквал чисток и исключений из партии, а все мы должны были подписать заявление о том, что были под влиянием западной пропаганды введены в заблуждение насчет Пражской весны. И надо было рассказать, какие уроки мы вынесли из кризиса 1968 года.

Какие уроки? Да, мы кое-чему научились.