Сто чудес - Зузана Ружичкова

Главой заботой немцев было сохранить нефтяной трубопровод и вывезти кирпичи и другие годные строительные материалы из завалов – для сооружения бомбоубежищ. По утрам нас поднимали и собирали у реки, куда приходили немцы – представители разных компаний, местных и международных: Blohm & Voss, Shell, Jung-Öl, Esso. Кому-то из них требовалось пять женщин на строительные работы, кому-то – десять, разгребать завалы и выносить из них кирпичи и прочее. В зависимости от нужд и каприза СС отбирали женщин помоложе или постарше. Куда попадешь, нельзя было предугадать. Мы с мамой старались держаться вместе. Мы боялись потерять друг друга. Иногда целая группа женщина исчезала: они попадали под бомбежку. Во время одного воздушного налета в октябре 1944 года погибло 150 узниц.

Сначала мы работали на трубопроводе: откапывали трубы, чтобы их починили, и опять закапывали. Этот крайне тяжелый труд назывался Geilenbergprogramm, и женщины СС из лагеря Равенсбрюк, обычно отвечавшие за нас, были самые жестокие из всех. Одни из них симпатизировали молодым женщинам, другие – зрелым, поэтому мы с мамой по очереди оказывались в уязвимом положении. Либо на нее кричали, что она «старая ведьма», либо на меня за то, что я «ни к чему не годная соплячка». В любом случае мы страдали.

Мама уставала еще больше, чем я, и все больше впадала в уныние. Оккупация продолжалась уже пять лет, а наше заключение – почти три года. Когда же придет конец страданиям? Погода только ухудшала наше состояние: то удушающий зной днем, то ледяной холод ночью. Вскоре СС стали называть маму Ома, то есть «бабуля», и оставлять ее в корпусе убираться, по доброте или из почтения к ее возрасту, на двадцать-тридцать лет больше, чем у остальных.

Мне тяжело было работать одной, без нее, но по крайней мере она избавлялась от изнурительного, часто просто скотского труда. В доки приходили корабли, и мы выстраивались в цепочку у каждого из них, передавая друг другу кирпичи и другие обломки. Работали без перчаток. Это окончательно повредило мне руки. Кожа у нас стиралась от бесконечной передачи кирпичей по цепочке, трескалась и кровоточила, мы терпели жуткую боль на этой изматывающей, нудной работе. Эсэсовцы заключали пари, какой корабль будет загружен первым, и подгоняли нас, обещая дополнительную порцию супа. Помню, однажды наша цепочка справилась первой, и нам действительно дали вкусный гороховый суп и хлеб к нему.

Мы не теряли чувства юмора, как ни странно, и все понимали, что надо как-то отвлекаться от тягот положения. Однажды старший офицер СС услышал непонятное шушуканье в нашей цепочке и послал разузнать, в чем дело. Ему доложили, что мы все шептали по-немецки: «Спасибо, герр доктор, пожалуйста, герр доктор», – в размеренном ритме передавая кирпичи. Это позволяло на чем-то сосредоточиться и не думать о больных, кровоточащих руках.

Я обычно присоединялась к одной и той же группке девушек, которым я читала стихи, пела арии, пересказывала сюжеты опер, точно так же как до этого детям в лагере. Так я защищала свое психическое здоровье – иначе я бы свихнулась.

Худшая работа из числа выпадавших мне называлась himmelfahrt, «вознесение», в месте, именовавшемся Нойграбен. Нужно было подниматься на огромные газометры высотой 120 метров и сметать с верхушек шрапнель. Никогда раньше я не поднималась так высоко. На узкой, хрупкой лестнице я страдала от головокружения, вызывавшего тошноту. Все боялись не устоять на ступеньках и упасть, как случилось с несколькими девушками: они разбились.

Пару раз я была уверена, что упаду, и застывала на полпути, не в состоянии двинуться ни вниз, ни вверх. Эсэсовцы внизу, направляя на меня дула, приказывали лезть дальше. Иногда я была почти готова на то, чтобы они меня застрелили, но мысль о матери, столько раз спасавшей мне жизнь, заставляла повиноваться.

Мне намного больше нравилось работать на твердой почве, однако как-то раз, когда я была в составе группы, выкапывавшей нефтяные трубы, я не заметила, что взяла лопату, перепачканную бензином. Через час работы ею я страшно вспотела и стерла рукой пот с лица и глаз. Тут же меня обожгла боль, и я почти ослепла, но охранники не позволили пойти умыться, и пришлось копать дальше, под палящим солнцем.

Ко времени возвращения в lagerhaus веки и кожа вокруг глаз покрылись маленькими волдырями. Я попросилась к нашему единственному врачу в надежде на то, что мне дадут день на выздоровление, и пришла к ней полуослепшая и к тому же крайне исхудалая. Едва взглянув, она сказала охраннику, отсылая меня жестом руки: «Не обращайте внимания, она все равно скоро умрет». Мама тем вечером помогла мне промыть глаза, но я по-прежнему испытывала в них жалящую боль, а на следующий день мне пришлось идти опять на солнцепек копать, почти ничего не видя и опасаясь совсем лишиться зрения.

Даже неделю спустя я все еще недостаточно хорошо видела. На утренней перекличке я стояла в переднем ряду, но не совсем вровень с другими, неспособная заметить это. У нас был наводивший страх старшина, lagerführer, по имени Шписс, он пришел в ярость и, схватив лопату, ударил меня ею сбоку по голове. Меня спасли от смерти очки, на которые пришлась основная сила удара. Они разбились, но я выжила и не потеряла зрения. Я стала лагерной «мусульманкой», очень тощей, почти слепой. Мама чувствовала себя плохо, но куда лучше моего.

Нам повезло, что человек, знакомый нам по Освенциму, приехал в Гамбург – Вилли, морской капитан, осужденный за саботаж. Он отбыл свой срок в лагере, но его тут же послали надзирать за узниками. Увидев, в каком я состоянии, и узнав, что у меня нет очков, он подыскал мне другую работу и принес нам немного хлеба и старую одежду. После этого мы долго не встречали его, но вспоминали с большой признательностью.

Наша трагедия заключалась в том, что мы ели меньше других, потому что принадлежали к тем глупым, странным, неуклюжим людям, которые толком не могут ничего своровать. Вполне естественно пытаться хоть как-то облегчить свою участь, и многие в лагере крали или ходили побираться к немцам. Иногда перепадало кое-что и нам – несколько картофельных очистков, подгнившие овощи. Мы с благодарностью съедали эту дрянь, так же как и корни травы, когда находили их. Что угодно, лишь бы чуть наполнить желудок.

Мать обладала смелостью и иногда пробовала утащить что-нибудь, но у нее не слишком получалось. Однажды нас послали доставить уголь на квартиру одного конторского служащего. Странно было оказаться в обстановке нормальной жизни. Мы уже годы не видели ничего подобного. Ни один из гамбургских обитателей не посмотрел в нашу сторону, для них мы были все равно что мертвые. И поэтому невидимые.

Мы принесли уголь куда велено, и, спускаясь с ним в кладовку, мать схватила большой кусок угля и спрятала под одеждой, но, поднимаясь обратно, поскользнулась и сломала ребро. После она очень страдала от боли. Но зато мы смогли сидеть ближе к огню, пока горел наш кусок угля.

Вся жизнь проходила у узниц в ожидании короткого перерыва на еду, когда можно хоть слегка унять голод и дать отдых ноющему телу. Странная вещь: нас «нанимали» у СС международные компании, владевшие складами и трубопроводами, эти компании официально и отвечали за обеспечение нас пищей и жильем. В зависимости от того, на какую компанию гнули спину, мы могли получить еду лучше, чем обычно, и нам даже иногда позволяли есть в столовых персонала. Когда такое случалось, очевидным было отвращение, которое мы внушали обыкновенным работникам.