Дожить до весны - Наталья Павлищева

Устав убеждать малыша, что не выпустит его руку из своей и никуда, кроме ближайшей булочной, они и шагу не сделают, Женька даже разозлилась:

– Ну и оставайся здесь один с крысами! А я пойду. Нам надо поторопиться, окажемся в хвосте очереди – никакого хлеба не достанется, а идти на Левашовский я не могу.

Павлик еще посопротивлялся, но наконец позволил одеть себя и замотать до самых глаз платком.

Таща его вниз и со двора за руку, Женька ворчала:

– Вот придем теперь позже всех. Ничего не достанется…

Как и многие, она давно не обращала внимания на артобстрелы: если по каждому поводу прятаться в бомбоубежище, так оттуда лучше не выходить совсем. Стреляли немцы часто, ленинградцы знали, что артобстрела не будет только во время обеда на немецких позициях, а тот четко в срок. Этим пользовались, подгадывая передвижения на этот перерыв.

Но сейчас не перерыв, и район обстреливали. Ну и что, если надо в булочную, то никакие снаряды не заставят сидеть в подворотне. Разве это объяснишь Павлику? Вообще-то он не капризничал, послушно одевался и шел, вцепившись в Женькину шубу. Наверное, здорово напугала та тетка-людоедка.

Повернув за угол, чтобы перейти дорогу к булочной, Женя встала как вкопанная – на месте булочной дымящийся развороченный угол, а на то, что недавно было очередью за хлебом, лучше не смотреть вообще!

Не в силах вынести ужаса увиденной картины, Женька плюхнулась прямо в сугроб. Если бы Павлик не капризничал и они отправились пораньше, то сейчас…

– Пав-влик…

У нее стучали зубы.

Хлеб в тот день они не выкупили, но было не до хлеба или еды.

Крыса становилась все наглее. Она, видно, не была столь голодна, чтобы нападать сразу, крысам еды хватало. Эта тварь ходила кругами, скреблась, топала по коридору за хлипкой дверью, словно сужая круги. Из-за этого было невозможно спать, страшно выходить куда-то. Женя постоянно держала под рукой кочергу, мало надеясь, что с крысой удастся справиться. Одиннадцатилетняя истощенная от голода девочка не собиралась отдавать крысам свою жизнь и жизнь маленького Павлика, но уже понимала, что бой может проиграть.

А потом их стало две. Вторая крыса была наглее и больше, она не желала выжидать, когда можно будет просто войти и вцепиться зубами в кого-то из детей, она хотела сделать это немедленно! Крыс уже не пугал стук или швыряние в дверь чего-то тяжелого. К тому же Женя поняла, что может сама разбить дверь, и тогда твари пролезут в кухню вообще беспрепятственно.

– Дядя Миша, где же ты?!

Женя решила подлить масла в коптилку и с ужасом обнаружила, что его почти нет! Остаться еще и без света? Крошечный огонек коптилки почти ничего не освещал, но сам огонек теплился, словно надежда на жизнь. Последняя надежда.

– Без света дядя Миша нас вообще не найдет.

Женя вдруг с ужасом сообразила, что это они с Юрой легко нашли черный ход и дверь в кухню, а дядя Миша мог и не найти! Конечно, в полной темноте черной лестницы он мог просто не разглядеть, не понять, что за дверью кто-то живет!

Женя попыталась взять себя в руки и рассуждать спокойно. Бабушка всегда учила, что, прежде чем паниковать, нужно сделать три глубоких вдоха и объяснить себе, почему для паники нет причин:

– Если это не поможет, тогда паникуй.

Юра сказал, что дядя Миша не раз возвращался домой именно этим ходом, значит, он точно знает, где дверь, и находил ее в темноте. Ну или на свету при включенной лампочке, но все равно знает, где искать.

Вот и успокоилась, даже трех доводов не понадобилось.

Но объяснение не добавляло масла в коптилку. Конечно, это не масло, не керосин…

При мысли о керосине Женя воспрянула духом. Конечно, Юрка обливал коридор квартиры Павлика керосином! Там оставалось в большой бутылке, это Женя помнила точно. Но как сходить в квартиру Павлика? Открыть дверь в свой коридор, значит, впустить проклятых крыс.

А идти нужно, можно полить керосином кухонную дверь, на время отпугнет этих тварей, а там придет дядя Миша…

– Или война кончится, – невесело усмехнулась Женя.

Придется идти через парадную. Что если там живут другие люди? Ведь в уцелевшие квартиры подселяли тех, у кого дома разбомбили. Но другого выхода все равно не было.

– Пашка, пойдем к вам в квартиру. Там керосин есть, чтобы в коптилку добавить.

Павлик привычно кивнул. Рядом с Женей он уже не так боялся даже крыс в своей квартире.

В парадной они не встретили никого, на лестнице, как и во многих домах Ленинграда, обледенелой и залитой нечистотами, тоже. Последний лестничный пролет к пятому этажу был чистым, просто на верхней площадке никто не жил, не ходил за водой, не выбрасывал на площадку мусор, который не в силах вынести.

Дверь в квартиру Павлика приоткрыта, хотя они с Юркой ее плотно прикрыли. Но она могла распахнуться и от сквозняка, окна-то разбиты.

А у их двери что-то стояло. Это что-то…

Женя метнулась, сколько хватило сил, к квартире. Но не к тому, что совсем недавно было вещмешком, а теперь стараниями крыс превратилось в рвань, а к надписи на самой двери.

Под красным карандашом Юрки было добавлено, видно, куском штукатурки:

«Приходил. Дома не застал».

Женя скорее догадалась, что именно написано, чем прочитала, но главное, дата – день гибели Юрки!

Это означало, что дядя Миша приходил, когда они ходили на рынок, но забыл или не смог найти запасной вход. Значит, больше не придет, значит, надежды нет.

Откуда Женьке знать, что приходил не сам дядя Миша, а его друг Егор, которому поручено забрать детишек и доставить на Ладогу, а если те уже в детском доме, то хоть отдать продукты. Егор понятия не имел о втором входе в квартиру, он долго стучал и звал Юрку, а потом, не найдя никого и в соседней квартире, написал свое послание и оставил вещмешок в надежде, что Юрка обнаружит продукты скоро. Буеристов расформировывали, ведь наступала весна, а сани под парусом двигаться в воде не могли.

Женя второй раз в своей жизни разминулась со счастливой судьбой. Не пойди они тогда на рынок, могли услышать стук Егора и спастись. И Юрка не погиб бы…

Женя сидела прямо на ледяном полу площадки и рыдала. Не меньше несостоявшейся встречи с дядей Мишей ей было жалко сожранных крысами продуктов. Зубам этих тварей не поддалась только банка тушенки. Рядом стоял закутанный до глаз Павлик и тихонько гладил ее по голове. Когда Женя бросилась вперед, Павлик от неожиданности выпустил ее шубейку и упал. Он больно ударился, расплакался, но, увидев слезы своей спасительницы, чего не бывало никогда, реветь перестал и принялся успокаивать Женю.

Сколько они так сидели, неизвестно. Выплакав все слезы, которые берегла с самого начала войны, Женя поднялась, сунула в карман оставшуюся нетронутой крысами тушенку и отправилась с Павликом в их квартиру за керосином. Кроме половины бутылки керосина им удалось разыскать вполне приличную лампу без стекла, а еще сломанную ножку стула.