Дожить до весны - Наталья Павлищева

– Ничего, главное, начало. Ты молодец, Павлик! Молодец, что воду носишь, что доску нашел, что не хнычешь. Ты настоящий ленинградец.

Еще сходили за плашками. Их удалось отковырять всего три, зато подобрали ножку от рояля и пару веток. Женька решила, что на сегодня хватит, а там…

– Если доживем, пойдем еще!

К виду пеленашек или едва бредущих по сугробам пока еще живых людей все давно привыкли. По карточкам прибавили продовольствия, но люди продолжали умирать. В феврале трупов было больше, чем в январе. Их собирали на улицах специальные бригады, грузили в кузова машин, словно бревна, да трупы и были обледеневшими бревнами. Тем, кто умирал и застывал на улице, даже особое название придумали: «хрусталь». Издевательство? Но жизнь так потрепала ленинградцев за эту страшную зиму, что не до обид.

Каждый мог рассчитывать только на себя. Упавшим помогали редко, разве что подняться, да и то не всегда. Это не цинизм и не равнодушие, просто все передвигали ноги с трудом, помочь подняться кому-то почти наверняка означало упасть самому. Даже если не тут же, то через сотню шагов, ведь сил едва хватало, чтобы просто передвигать ноги.

На помощь друг другу приходили, иногда не жалея собственной жизни, но страшная зима вынудила большинство ленинградцев спрятаться в своих личных раковинах, по возможности не выглядывая наружу. Добрести, отоварить карточки, вернуться домой без потерь, главное – не упасть, чтобы не превратиться через полчаса в «хрусталь», оставив умирать голодной смертью домашних, тех, кто тебе доверил свои карточки, а значит, свою жизнь.

– Павлик, осторожней, не упади.

Малыша все еще приходилось тащить за руку, но шагал он достаточно уверенно. Ножка почти зажила. Оставаться один дома по-прежнему не соглашался, да и Женька не настаивала, помня, чем может закончиться любой поход. К тому же она привыкла к Павлику рядом, даже в булочную ходить одной было бы неприятно.

– Давай сходим за дровами, мало осталось.

Женька стороной обходила район Сытного рынка, к тому же, боясь заблудиться, даже на проспект Карла Либкнехта не отваживалась ходить. И к больнице Эрисмана, что совсем рядом с их нынешним пристанищем, тоже не заглядывала, слишком много трупов валялось рядом. Пеленашек свозили к больницам сотнями, санитары едва успевали вывозить страшный груз на кладбища. А Левашовский напоминал о крысином водопое…

Вот и оставалось ходить по Кировскому проспекту, либо в сторону парка имени Ленина, либо в другую сторону через мост. Там иногда удавалось подобрать что-то деревянное. К тому же она старалась надолго не уходить, вдруг дядя Миша придет, как в прошлый раз, всего на полчаса?

Пока перебивались…

Женя замерла, остановился и Павлик, не понимая, что могло так испугать его спасительницу, ведь не было обстрела, не рвались снаряды, а что ледяной ветер, так он все время такой.

А Женя не могла поверить глазам: впереди шла… ее мама! Мамину беличью шубку, а главное, шапочку с черным кокетливым хвостиком сбоку она узнала бы даже с закрытыми глазами. Этот хвостик пришлось пришить, когда стало ясно, что шапка начала расползаться от старости. Бабушка отпорола хвостик от рукава своей шубы и пришила к шапочке, чтобы скрыть самую крупную прореху. Получилось очень симпатично.

Женя помогала бабушке, а потом любовалась мамой, когда та, вернувшись с работы, крутилась перед зеркалом и нахваливала золотые руки Ирины Андреевны.

– Мама! Мамочка!

Она бросилась вперед, с ужасом понимая, что догнать женщину не удастся. Это было словно во сне, когда ты бежишь, а двигаться быстро не успеваешь.

Но женщина услышала крик и обернулась.

Нет, это была не мама, не Елена Ивановна. Чужая женщина ждала, пока Женька подбежит, с удивлением глядя на девочку. Чужая…

Женя не дошла до нее несколько шагов, замерла, только через пару мгновений сумела прошептать:

– Обозналась…

– Бывает, – согласилась обладательница шубки и шапочки, повернулась и пошла дальше своей дорогой. Она не в валенках, а в таких же кокетливых, как шапочка, ботинках. Ей ни к чему тепло одеваться, неподалеку ждала служебная машина…

Женщина села в машину, а Женька без сил опустилась прямо на снег, не обращая внимания на усиливающуюся метель. Горло сдавил спазм, злые слезы никак не могли пролиться из глаз.

Она не обозналась, шубка и шапочка были мамины, просто теперь их носила женщина, выменявшая кокетливый наряд на еду. Мамы больше не было, а ее вещами пользовалась другая.

Женьке хотелось свернуться калачиком и уснуть в этой ледяной метели на снегу, но рядом топтался замерзший и голодный Павлик, для которого она была единственной защитой и надеждой на жизнь. Если в снегу уснет Женька, то погибнет и Павлик…

А может, лучше так? Лучше уложить его рядом в сугроб и уснуть вместе?

– Эй, ты чего, сил нет идти?

Над Женькой склонилась неопрятного вида женщина со странным блеском в глазах. Кто сейчас опрятен, кроме той вот, которую Женя приняла за маму?

Отвечать не хотелось, но старуха хищно оскалилась:

– Ты полежи, девонька, полежи, отдохни. А ты пойдем со мной, я тебе конфетку дам. Хочешь конфетку?

Это говорилось уже Павлику, которого старуха схватила за руку и потянула за собой.

Женька вдруг сообразила, кто перед ней. О людоедах говорили много, они даже подозревали в этом соседку Пети, но теперь Женя встретила настоящую. Девочка вскочила и вцепилась в Павлика с другой стороны:

– А ну отпустите его! Отпустите моего братика!

Силы были неравны, а темная подворотня совсем рядом, и на улице пусто.

Но сдаваться Женька не собиралась, она принялась орать что есть сил и пинать старуху ногами:

– Пошла вон, людоедка проклятая! Помогите! Людоедка!

Из снежной пелены вынырнула какая-то женщина, из подворотни еще одна…

Женьке показалось, что это старухины сообщницы. Их трое, а она одна. Но старуха все же выпустила рукав Павлика, Женьке удалось спрятать малыша себе за спину. Теперь девочка стояла, ощерившись, словно тигрица, защищающая свое потомство:

– Не отдам.

Женщины отбирать Павлика не собирались, напротив, они набросились на старуху, сбили с ног и принялись пинать с криками:

– Попалась, ведьма!

Прибежали еще девушка с женщиной, присоединились к первым двум. Из криков стало понятно, что старуху ловили давно, но схватить не удавалось.

Женя не стала дожидаться, когда родные маленьких жертв людоедки расправятся со старухой, потащила Павлика домой:

– Пойдем быстрей, чтобы еще кто не съел.

Дров они в тот день так и не нашли…

На следующий день Павлик вдруг принялся капризничать, не желая выходить даже за хлебом. Но у них не выкуплен хлеб на сегодня, а задним числом его не продавали!