Джеймс Миранда Барри - Патрисия Данкер

– Я должен поговорить с вами, сэр.

– Вам нужна частная консультация? – Барри сразу понял, что Лафлин пьян, и тон его снисходительной иронии стал более резким. Джеймс разъярился.

– Признайтесь ей уже – или не мешайте другим на поле боя.

До госпиталя слухи не дошли, но Барри мгновенно понял, в чем дело. Лафлин, видимо, сделал Шарлотте предложение, и эта дурочка ему отказала.

– Вперед, капитан Лафлин. Уверяю вас, что на поле боя, как вы выражаетесь, я не играю никакой роли.

– Шарлотта говорит иное.

– В этом случае вы можете считать, что мисс Уолден ошибается.

– Как вы смеете играть чувствами юной леди?

Джеймс хотел ссоры, и напор его был решителен. Его усы подрагивали. Голос Барри оставался спокоен и тверд.

– Капитан Лафлин, мисс Уолден семнадцать лет, и вам, если я не ошибаюсь, немногим больше. В семнадцать лет все мы можем принять вежливость за обещание. Желаю вам приятного вечера, сэр.

И Барри отвернулся, чтобы положить себе холодных закусок, украшенных оливками и помидорами с фигурно нарезанными краями, словно у них выросли зубы. Однако капитан Джеймс Лафлин перешел грань разума и мирного размышления. Его оскорбили. Холодно и намеренно оскорбили. И поэтому он бросил свой вызов, как актер, наряженный для роли в комедии, которая превратится в драму в четвертом действии.

– Сэр! Я требую сатисфакции. Мои друзья посетят вас завтра утром.

Барри отреагировал на его слова едва заметным кивком и легким движением губ, скорее гримасой, нежели улыбкой. Лафлин внезапно почувствовал себя игрушечным солдатиком, заведенным и запрограммированным на то, чтобы делать глупости. Он обнаружил, что его руки сжались в кулаки и что он потеет от гнева и беспокойства. Он едва удержался от того, чтобы ударить доктора по лицу, но быстро ретировался, покамест коротышка сосредоточил все свое внимание на ложке в миске крюшона.

В ноздрях у офицера остался странный запах, необычный, терпкий аромат, который он не мог описать. Такой же дух стоял в госпитале. Этот призрачный запах, видимо, исходил от волос доктора. Лафлин помотал головой, пытаясь избавиться от причудливого запаха и холодного взгляда Барри. Потом он сошел с веранды на галечную тропинку. Ему вслед смотрели дюжины любопытных глаз – из-за вееров, занавесок, декоративных пальм, поверх локтей партнеров по танцу. И Шарлотта, склонившись головкой на плечо подруги, тоже смотрела, как капитан Лафлин уходит, и рот ее был сжат от сожаления и страдания. Ты прогнала прекрасного молодого человека, которому в жизни ничего не надо было, кроме как расправить плечи и сделать тебя непристойно счастливой.

Ночь шумела голосами жаб, квакающих в кустах. На деревьях висели фонари. Он видел плотные белые очертания женских платьев, колонны, медленно передвигающиеся в верхнем саду. Темные силуэты мужчин не были видны. С моря дул теплый ночной бриз. Он слышал, как волны разбиваются о камни. Он оглянулся на дом. Все окна светились; оттуда доносились музыка и перебивчивый ритм танца, канонады радостного смеха и звяканье вилок о пустые тарелки. Джеймс был уверен, что роковой момент прошел незамеченным. Он пошел на смертельный риск ради семнадцатилетней девочки, и никто не заметил. У доктора была прочная репутация человека вспыльчивого и превосходного стрелка. Лафлин трезвел. Он больше не был уверен в исходе дела. Он начал думать, не слишком ли высокую цену он назначил за свое достоинство и самолюбие. Потом ему стало очень жалко себя. Он вырвался из светящихся садов и зашагал прочь по пляжу.

* * *

Глубоко за полночь Лафлин сидел в комнате Боудена рядом с казармой и объяснялся. Уильям Боуден не проявлял никакого сочувствия.

– Ты совсем, видно, сошел с ума. Барри – стрелок каких мало. Он этим знаменит. Ты почему думаешь, он здесь? Губернатор Кейптауна был вынужден его отослать. Он уже дрался на дуэлях раз пять, и каждый раз убивал противника. Ну, про две я знаю точно. Он сварливый как черт, но просто ради развлечения этого делать не станет. Должно быть, ты вел себя крайне оскорбительно.

– Я был пьян, – жалобно сказал Джеймс.

Боуден вскочил с кровати и стал носиться по комнате кругами, как летучая мышь.

– Дурак ты, Джеймс. Причем скоро будешь мертвый дурак. Барри может перепить целый полк – он может выпить бочку мальвазии, и у него ни волосок не дрогнет, ни рука. Я разбужу остальных. Попытаемся помирить вас. Господи, откуда ты такой на мою голову.

Два гигантских мотылька, бившиеся в сетчатую дверь, рванулись внутрь, воспользовавшись открывшейся лазейкой; один из них, свалившись в стеклянную воронку лампы, был немедленно обращен в пепел. Эта внезапная кремация не ускользнула от внимания Джеймса. Его терзали мрачные предчувствия.

Он спал беспокойно, не сняв сапог, на походной кровати в гардеробной у Боудена. Несмотря на страх, который со зловещим упорством полз по его телу, сначала охватив ледяной стужей его ноги, потом острой, стреляющей болью – грудь и, наконец, взрывной головной болью – мозг, Джеймс заснул и не приходил в сознание, пока в самом начале седьмого солнце не ворвалось в окна казармы и над ним, словно вестник из чистилища, возник слуга Боудена с горячей водой и свежими полотенцами.

Сам Боуден не спал – дурной знак – и кипел от раздражения. Он вошел, захлопнув за собой сетчатую дверь, и швырнул фуражку на неприбранную кровать.

– Плохо дело. Я ездил к Барри в госпиталь. Он там каждый день с пяти утра. Он слышать не хочет об извинениях. Завтра на заре, с пистолетами, пока губернатор не узнал. Он едва на меня взглянул и даже не подал руки. Это злобный карлик, который вознамерился изничтожить таких идиотов, как ты. И разговаривает как по книге. Прошу вас известить капитана Лафлина, что я ни на йоту не отступлю от принятых обязательств. Кто сейчас так разговаривает? Как будто повторяет чужие реплики.

Боуден плашмя повалился на кровать, не обращая внимания на слугу, который стоял с глазами как блюдца и, конечно, впитывал каждое слово. Джеймс в отчаянии глядел в потолок.

– Я это почувствовал. Прошлым вечером. Я говорил, как будто играю в пьесе.

– Это потому, что ты дурак. Потому что не умеешь думать. Джеймс, почему ты такой придурок? Теперь придется через это пройти. Сегодня будет ужасная жара. Господи, ну давай же ты. Помойся, побрейся. Мальчик уже сто лет как все тебе принес.

Боуден встал и зашагал по комнате, атакуя мошек толстой мухобойкой из пальмовых листьев. Потом снова упал на кровать. Джеймс сидел, уставившись на дымящийся таз с горячей водой и чистенького негритенка в безупречно белой одежде с золотыми пуговицами, вытянувшегося перед ним по струнке. Он схватился за голову. Похмелье было чудовищным.

Жара облила гравий и вызвала к жизни богатые, влажные запахи сада: акации, красный жасмин, лиловые потоки бугенвиллеи, переливавшиеся через каменную стену. Джеймс осторожно побрился, отмечая каждый изгиб и ямку своих щек и челюстей. Зеркало отразило красивое лицо – может быть, немножко затравленное и усталое, но лицо, которое стоило целовать и беречь. Страх смерти захлестнул его с силой прорвавшейся плотины. Что важно в этой жизни? Джеймс не был философом. Для него были важны хорошо прожаренное красное мясо, добрые вина, запах теплой женской кожи у его лица, выигрыш в карты. Все эти наслаждения промелькнули перед ним – искушения Тантала, которые вот-вот отнимет гарпия с бледно-рыжими кудрями, холодными руками, странным запахом и немигающим взглядом профессионального убийцы. Джеймс оплакивал свою судьбу из глубины души. Он этого не заслужил. Он отвернулся от зеркала и обратился к сверкающим сапогам Боудена, покрытым легким налетом белой пыли, – все, что ему было видно сквозь дверь гардеробной.