Запах соли, крики птиц - Камилла Лэкберг

Эва вновь помотала головой.

— Нет, ничего подобного. — Она секунду поколебалась, потом повторила: — Нет, ни в каких обществах он не состоял.

— Хорошо, — сказал Патрик. — Тогда разрешите нам пока откланяться, но мы вам еще позвоним и наверняка с новыми вопросами.

— Если понадобится, звоните хоть среди ночи. Я всегда здесь, — ответила Эва.

Патрик подавил импульс подойти к этой маленькой женщине с печальными темно-карими глазами и крепко ее обнять.

Когда они уже собирались покинуть квартиру, Эва их вдруг остановила.

— Подождите, у меня есть одна вещь, которая может вас заинтересовать. — Она пошла к себе в спальню и вскоре вернулась. — Это рюкзак Расмуса. Он всегда носил его с собой. Рюкзак был с ним, когда он… — Голос оборвался. — Я не смогла заставить себя вынуть рюкзак из пакета, в котором получила его из полиции. — Эва протянула Патрику прозрачный пакет с рюкзаком. — Возьмите его и посмотрите, может, найдете там что-нибудь полезное.

Когда дверь за ними закрылась, Патрик остановился с рюкзаком в руках. Потом посмотрел на него. Рюкзак был ему знаком по фотографиям, снятым на месте смерти Расмуса. Однако на сделанных в вечернее время снимках не было видно множества темных пятен. Патрик понял, что это засохшая кровь. Кровь Расмуса.

Она разговаривала по мобильному телефону, нетерпеливо перелистывая книжечку.

— Да, но он у меня с собой. А сколько вы заплатите? И всего-то? — Она разочарованно нахмурила брови. — Но тут масса классного материала. Потянет на историю с продолжением. Нет, тогда я лучше позвоню в какой-нибудь журнал. О'кей, тысяча пойдет. Я могу передать его завтра. Но деньги должны быть уже на моем счете, иначе вы ничего не получите.

Тина удовлетворенно сложила мобильный телефон, потом отошла подальше от здания клуба, села на камень и принялась читать. Она так толком и не познакомилась с Барби, да и не стремилась. Но проникать задним числом в ее мысли казалось немного жутковатым. Тина переворачивала страницы дневника и жадно вчитывалась. Она уже видела перед собой отрывки на развороте вечерней газеты с подчеркнутыми наиболее интересными местами. Больше всего дневник удивил ее тем, что Барби оказалась не такой тупой, как ей представлялось. Мысли и впечатления, порой довольно неглупые, были хорошо сформулированы. Однако Тина нахмурила брови, когда дошла до абзаца, заставившего ее решиться продать это дерьмо газетчикам. Разумеется, после того, как вырвет эту страницу. Там было написано:

«Вчера я слушала, как Тина репетирует песню. Она собирается исполнить ее сегодня вечером в клубе. Бедняжка Тина. Она даже не понимает, насколько ужасно поет. Интересно, как одно и то же может так жутко звучать для окружающих и при этом казаться приятным самому исполнителю? Хотя, с другой стороны, на этом строится вся концепция „Идола“, так что тут, вероятно, нет ничего необычного. Мысль о том, что она может стать певицей, ей явно внушила мама. Должно быть, мать Тины совсем лишена музыкального слуха. Других объяснений я найти не могу. Но у меня не хватает духу сказать об этом Тине. Поэтому я ей подыгрываю, хотя и думаю, что по большому счету оказываю ей медвежью услугу. Я обсуждаю с ней ее музыкальную карьеру, ожидающий ее успех, разные концерты и турне. Но чувствую себя дрянью, поскольку вру ей прямо в лицо. Бедная Тина».

Тина со злостью вырвала страницу и разорвала ее на малюсенькие кусочки. Вот сука! Если раньше смерть Барби ее все-таки немного расстраивала, то теперь уж точно нисколечко. Эта дрянь просто получила по заслугам! Она ведь, блин, представления не имеет, о чем болтает. Каблуком Тина вдавила клочки бумаги в гравий. Потом пролистала дальше, до озадачившего ее места. На одной из страниц, написанных вскоре после прибытия в Танум, Барби записала:

«В нем есть что-то знакомое. Не пойму, что именно. Кажется, будто мозг изо всех сил пытается отыскать что-то глубоко спрятанное. Только не знаю что. Что-то в том, как он двигается. В его манере говорить. Я знаю, что уже видела это, но не пойму где. Только чувствую все большую и большую неприязнь. Словно что-то все время крутится в животе, а я никак не могу положить этому конец. Пока не узнаю.

В последнее время я так много думаю о папе. Не знаю почему. Мне казалось, что я давно отключила эту часть памяти. Слишком больно вспоминать. Слишком больно видеть его улыбку, слышать громоподобный голос и ощущать на лбу его пальцы, когда он нежно отодвигает волосы, чтобы поцеловать меня перед сном. Каждый вечер. Всегда поцелуй в лоб и в кончик носа. Теперь мне это вспомнилось. Впервые за многие годы. И вижу себя как бы со стороны. Вижу, что сотворила с собой сама, что позволила сотворить с собой другим. Я чувствую, как папа смотрит на меня. Вижу его растерянность и разочарование. Его Лиллемур теперь так далеко. Она скрыта где-то за всем этим ужасом, перекисью водорода, страхом и силиконом. Я надела маскарадный костюм, за которым могу спрятаться. Чтобы папины глаза не нашли меня, не могли на меня смотреть. Слишком больно было вспоминать, как он на меня смотрел, как мы много лет жили вдвоем. Надежно и тепло. Единственным способом пережить наступивший затем холод было забыть тепло. Но сейчас я его вновь ощущаю. Помню. Чувствую. Мне что-то кричат. Папа пытается мне что-то сказать. Если бы я знала что. Но это как-то связано с ним. Это я знаю точно».

Тина перечитала это место несколько раз. О чем, скажите на милость, Барби говорит? Она узнала кого-то здесь, в Тануме? У Тины проснулось любопытство. Закрутив свои длинные волосы, она перебросила их через плечо, потом, положив дневник на колени, закурила сигарету, несколько раз с удовольствием затянулась и продолжила его перелистывать. Помимо только что прочитанного куска, ничего особенно интересного ей обнаружить не удалось. Немного о том, что Барби думала о других участниках, немного мыслей о будущем, та же скука, какую начинали ощущать и остальные. На мгновение Тина подумала, что дневником, вероятно, заинтересовалась бы полиция. Но тут ее взгляд упал на кусочки разорванной страницы, и она эту идею отбросила. Как приятно будет видеть сокровенные мысли Барби крупно напечатанными в вечерней прессе. Она это заслужила, фальшивая, лицемерная сука.

Краем глаза Тина увидела направляющегося к ней Уффе. Наверняка хочет стрельнуть сигарету. Она поспешно сунула дневник под куртку и приняла невозмутимый вид. Это ее добыча, и она, блин, не намерена ею делиться.

Тоска по внешнему миру становилась все сильнее. Иногда им позволялось побегать по траве, правда, недолго. И это всегда сопровождалось появлением в ее глазах страха, отчего он постоянно озирался по сторонам, опасаясь чудовищ, которые, по ее словам, прятались где-то снаружи и от которых лишь она могла их с сестрой защитить.

Но, несмотря на страх, это было чудесно — чувствовать, как солнце согревает кожу, а трава щекочет ступни. Они с сестрой будто с цепи срывались, и порой ей самой не удавалось удержаться от смеха, глядя на то, как они скачут. Однажды она даже поиграла с ними в салки и покаталась по траве. В этот миг он ощущал чистое и неподдельное счастье. Но, заслышав вдалеке машину, она вскочила и с перепуганным видом закричала, чтобы они немедленно возвращались в дом. Быстрее, бегом, бегом. Подгоняемые безымянной опасностью, они бросились к дверям и помчались к себе в комнату. Она прибежала следом, заперев все двери в доме. Потом они, сбившись в кучу и обхватив друг друга руками, сидели на полу и дрожали. Она вновь и вновь обещала, что никого к ним не подпустит, что никто никогда не сможет причинить им зла.