Запах соли, крики птиц - Камилла Лэкберг

— А когда Патрик виделся с ними в последний раз? — прервала ее Анна тем же невинным голосом. — Не помню, чтобы он хоть раз их упоминал. — И замолчала в ожидании ответа.

Кристина мрачно наморщила лоб, чувствуя, что приходится отступать.

— Пожалуй, довольно давно. Патрику было около… десяти, насколько мне помнится.

— Но тогда, может быть, нам стоит оставить это место в списке приглашенных для кого-нибудь, с кем Патрик встречался в последние двадцать семь лет, — предложила Эрика, подавив желание дать «пять» сестре.

— Вы ведь все равно поступите, как захотите, — сердито ответила Кристина, сознавая, что данный раунд следует считать проигранным. Однако позор сдающемуся. Отпив еще глоток омерзительного чая, она сделала решающий выпад, не отрывая глаз от Эрики. — Надеюсь, по крайней мере, Лотта сможет быть подружкой невесты!

Эрика с отчаянием посмотрела на Анну. Такая атака на свадебные планы оказалась неожиданной: Эрика даже не рассматривала возможность пригласить сестру Патрика в качестве подружки, в этой роли ей, естественно, хотелось видеть собственную сестру. Она немного помолчала, размышляя над тем, как отразить последний выпад Кристины, но потом решила играть в открытую.

— Подружкой невесты будет Анна, — спокойно сказала она. — Что до остальных деталей торжества, мелких или крупных, то пусть они останутся сюрпризом до дня свадьбы.

Кристина с оскорбленным выражением лица уже открыла рот, чтобы дать достойный ответ, но, увидев в глазах Эрики металл, удержалась и ограничилась лишь тем, что пробормотала:

— Ну, я просто хотела помочь. Только и всего. Но если вам моя помощь не нужна, то…

Эрика ничего не ответила — лишь улыбнулась и отпила глоток кофе.

Всю дорогу до Буроса Патрик проспал. События последних недель и бессонная ночь, проведенная за чтением документов Градениуса, его вконец вымотали. Когда он проснулся, как раз при въезде в Бурос, у него дико болела шея, поскольку он уснул, прислонив голову к окну. Пытаясь заставить глаза привыкнуть к свету, он с гримасой на лице массировал больное место.

— Через пять минут приедем, — сказал Мартин. — Я только что разговаривал с Эвой Ульссон и получил описание дороги. Похоже, мы уже подъезжаем.

— Хорошо, — коротко отозвался Патрик, пытаясь собраться с мыслями перед предстоящим разговором.

Мать Расмуса Ульссона, похоже, очень оживилась, когда они позвонили и попросили разрешения приехать, чтобы немного побеседовать.

— Наконец-то, — сказала она, — наконец кто-то ко мне прислушался.

Патрик очень надеялся, что они ее не разочаруют.

Описание дороги, которым она снабдила Мартина, оказалось хорошим, и буквально через несколько минут они нашли многоквартирный дом, где она жила. Они позвонили в домофон, и их тут же впустили. Не успели они ступить на третий этаж, как там открылась дверь. На пороге их поджидала маленькая темноволосая женщина. Они поздоровались, и она провела их в гостиную. На столе с кружевной скатертью все уже было накрыто для кофе: маленькие чашечки, явно из хорошего сервиза, салфетки и миниатюрные вилочки. Тут же стояли изящный кувшинчик с молоком и сахарница с серебряными щипцами. Все казалось таким хрупким и изящным, словно предназначенным для кукольного кофепития. На фарфоровом блюде с тем же рисунком, что у чашек, лежало пять сортов печенья.

— Присаживайтесь, — сказала хозяйка, указывая на диван с рисунком в мелкий цветочек.

В квартире было очень тихо. Тройные окна полностью оставляли снаружи уличный шум, и слышалось лишь тиканье старинных часов на стене. Патрик узнал позолоченный орнамент и форму часов — у его бабушки были такие же.

— Вы оба пьете кофе? А то у меня есть и чай. — Она посмотрела на них с беспокойством. Ей так хотелось им угодить, что у Патрика защемило в груди. Он догадался, что гости здесь бывают нечасто, и с улыбкой ответил:

— Мы с удовольствием выпьем кофе.

Пока женщина осторожно наливала напиток в их чашки, ему подумалось, что она выглядит такой же маленькой и хрупкой, как сервиз. Ей едва ли можно дать шестьдесят один год, скорее между пятьюдесятью и шестьюдесятью, прикинул он, впрочем, трудно сказать, поскольку на всем ее облике лежит какой-то отпечаток безвременья и скорби. Словно бы время остановилось. Странно, но она будто услышала его мысли.

— Со смерти Расмуса прошло уже почти три с половиной года, — сказала она.

Ее взгляд скользнул к фотографиям, выставленным на большом комоде, что виднелся возле короткой стены гостиной. Патрик присмотрелся и узнал мужчину со снимков из папки, полученной от Градениуса. Правда, те снимки имели мало общего со стоящими здесь.

— Можно взять печенье? — спросил Мартин.

Эва оживленно закивала, оторвав взгляд от фотографий.

— Да, пожалуйста, угощайтесь.

Мартин потянулся за печеньем и положил несколько штук на стоявшую перед ним тарелочку. Потом вопросительно посмотрел на Патрика, который набрал воздуха, чтобы собраться с силами.

— Как вы уже знаете из телефонного разговора, мы начали разбираться в смерти Расмуса, — сказал он.

— Да, я это поняла, — отозвалась Эва, и в ее печальных глазах вспыхнул огонек. — Я только не понимаю, почему этим занимается полиция из… кажется, Танумсхеде? Разве дело не должна вести полиция Буроса?

— С чисто формальной точки зрения вы правы. Но здесь расследование прекратили, а мы усматриваем некую связь с преступлением, совершенным в нашем районе.

— С другим преступлением? — озадаченно переспросила Эва, задержав чашку на полпути ко рту.

— Ну, вдаваться в детали я сейчас не могу, — продолжал Патрик. — Но вы бы нам очень помогли, если бы рассказали обо всем, связанном со смертью Расмуса.

— Да-а, — медленно произнесла она, и Патрик почувствовал: как бы ее ни радовало то, что они собираются разобраться в смерти сына, восстанавливать в памяти события тех дней ей страшно.

Он дал ей время собраться с мыслями и терпеливо ждал. Постепенно она дрожащим голосом начала свой рассказ.

— Было второе октября три года назад, да, прошло почти три с половиной года с тех пор, как… Расмус… да, он жил вместе со мной. Управляться с собственным домом ему было тяжеловато, поэтому приходилось жить у меня. Он каждый день ходил на работу. Из дома выходил в восемь часов. Расмус проработал там восемь лет, и ему очень нравилось. К нему там очень тепло относились. — Она улыбнулась воспоминаниям. — Домой он возвращался в три. Никогда не задерживался больше чем на десять минут. Никогда. Поэтому… — голос ее срывался, но она взяла себя в руки, — поэтому, когда на часах стало четверть четвертого, потом половина и наконец четыре… я поняла: что-то не так. Знала: что-то произошло. И сразу позвонила в полицию, но они даже не захотели меня выслушать. Только сказали, что он, наверное, скоро придет домой, что он взрослый человек и они не могут на таких слабых основаниях объявлять его в розыск. Именно так и сказали, «на таких слабых основаниях». Сама-то я считаю, что не существует более веских оснований, чем интуиция матери, но откуда мне знать… — Она слабо улыбнулась.