Симфония времён - Жоржия Кальдера

– Не за что. Приходи в себя поскорее, большего я не прошу.

Верлен

Я провалился в другой мир – в последнее время так случалось всегда, стоило мне погрузиться в сон, – и оказался среди лабиринта полуразрушенных колонн. Под моими ногами похрустывал снег. В воздухе разливалась наша с Сефизой музыка, легкая, печальная, пролетевшая сквозь века.

В этом месте мне было так хорошо. Я окончательно освободился от черных мыслей, переполненных тяжелыми сомнениями и терзаниями, а также от физической боли. Ничто больше меня не тревожило.

Еще я знал, что она тоже здесь, совсем рядом…

Быстро оглядевшись по сторонам, я понял, что нахожусь отнюдь не на своем берегу реки.

Не знаю, как мне это удалось, но, как и в прошлый раз, я очутился на берегу Сефизы.

Вдалеке угадывались очертания высокой полуразрушенной арки, и я бросился в ту сторону, сгорая от нетерпения. Мне хотелось задать Сефизе столько вопросов…

Инстинкт меня не подвел: я заметил девушку. Не обращая внимания на холод, она сидела на покрытой снегом земле перед каменными ступенями, ведущими к арке, в центре которой, закрывая вход, висело длинное белое полотно. Завеса слегка покачивалась на ветру. Казалось, Сефиза совершенно не удивилась при виде меня, зато я отчаянно пытался понять, что привело меня на ее берег.

Я остановился в нескольких шагах от девушки, вспоминая недавние события.

Мне не нравилось, что она сделала.

Мне не нравилось, что она заставила меня поглотить душу, что приняла вместо меня то судьбоносное решение, а больше всего меня угнетал тот факт, что Сефиза запачкала руки кровью, чтобы спасти меня от неминуемой смерти.

Горькие, бессмысленные сожаления.

Наверное, ненависть, которую питала ко мне Сефиза, оказалась во сто крат сильнее, чем я полагал, раз она так хотела сама нанести мне роковой удар…

При моем появлении девушка не поднялась с земли, лишь бросила на меня быстрый взгляд, а потом, не встречаясь со мной глазами, тут же отвернулась и снова уставилась на полуразрушенную арку. Она обхватила колени руками, ее длинные, отливающие бронзой волосы, густым каскадом ниспадали на спину.

– Я обнаружила, что, попав сюда во сне, не вижу кошмаров, – заявила она вдруг, вероятно, пытаясь оправдать свое присутствие в заснеженном лабиринте.

– Я тоже, – ответил я, засовывая руки в карманы.

Не слишком благовоспитанный жест, непривычный мне – во всяком случае в этой жизни.

Девушка сдвинула брови, переплела пальцы и спросила:

– Все те ужасные сцены из твоего детства преследуют тебя по ночам, да?

– Нет, мне не обязательно засыпать, чтобы вспомнить прошлое…

Сефиза повернулась ко мне, наши взгляды наконец встретились. В глазах девушки, испещренных золотистыми крапинками, отражались одновременно любопытство, странная грусть, а также что-то вроде сочувствия.

Я вздохнул, слишком быстро позволяя своей горечи испариться.

Я не решался подойти к Сефизе, потому что не знал, как она отреагирует на мое приближение. Затем, поколебавшись несколько секунд, собрался с духом и сел на снег рядом с девушкой, притворившись, будто меня ничто не тревожит, словно это абсолютно нормально. Несмотря на то что сейчас мой дух находился в параллельной реальности, я почувствовал, как у меня, спящего в нашем мире, учащается пульс.

Я ждал, что Сефиза по меньшей мере смутится из-за моей неуместной фамильярности или сразу отстранится, возмущенная тем, что я навязываю ей эту ничем не оправданную близость. Однако девушка не шелохнулась, даже не попыталась отодвинуться, лишь продолжала молча смотреть на меня с прежним выражением лица, очевидно, предлагая мне заговорить первым.

В этом мире, как и в реальной жизни, я не мог устоять перед этим взглядом. Более того, во мне нарастало безудержное желание, почти потребность, поделиться с Сефизой своими самыми темными секретами. И я вполголоса произнес:

– Мне постоянно снится, будто я пытаюсь убить императора. Вне зависимости от того, как именно я это делаю, всякий раз меня постигает неудача; в итоге я оказываюсь на Дереве пыток, и мой собственный отец меня казнит. Этот сон начал преследовать меня давно, за несколько лет до того, как я начал сомневаться в отцовской мудрости, а уважение и почитание, которые я к нему питал, пошли прахом.

Сефиза слегка отпрянула и удивленно моргнула.

– Ты и впрямь очень странный человек, Верлен, – пробормотала она, не сводя с меня внимательного взгляда.

– В моих глазах ты тоже очень необычная, – настороженно ответил я, непроизвольно прищуриваясь. – Причины твоих поступков неизменно остаются для меня неясными, чтобы не сказать больше…

Девушка покачала головой и понурилась, поняв намек; потом потыкала снег ногой и шумно сглотнула. У нее вдруг сделался очень смущенный вид. Затем она хрипло спросила:

– Ты на меня сердишься?

Неужели ей на самом деле важно, как я к ней отношусь?

– Как я могу на тебя сердиться? Разве я могу хотя бы в чем-то тебя упрекать, после того что я…

Слова застряли у меня в горле – я просто не мог их произнести. Мои грехи слишком тяжелы, чтобы упоминать о них вот так, с бухты-барахты, в обычном разговоре. Подобное казалось мне попросту неприличным…

Я прижал ладонь ко лбу, в груди снова заворочалась ненавистная боль. В конечном счете лишь в этой, другой жизни, в этом далеком, похожем на сон прошлом я мог спрятаться от отвратительной реальности…

– Почему? – спросил я куда резче, чем собирался. – Почему ты это сделала, Сефиза? Я не понимаю…

Мне нужно было знать. Какова бы ни была правда, я хотел ее узнать. И если ответ меня добьет – тем хуже.

Сефиза длинно, тяжело выдохнула, запрокинула голову и, упершись затылком в каменную колонну, прошептала:

– Я не хотела, чтобы ты умер…

Некоторое время мы молчали; я медлил с ответом. Мне казалось, есть огромная разница между нежеланием видеть мое безжизненное тело в определенный момент и прямым участием в убийстве, цель которого – продлить мои дни. Однако я не стал озвучивать эту мысль.

– Я не хотела, чтобы ты умирал, и по-прежнему не хочу этого, – добавила девушка, на этот раз чуть увереннее. – Мне кажется, я уже никогда не пожелаю тебе гибели. Твоя смерть мне не принадлежит – можешь забрать ее, я тебе ее возвращаю. На самом деле все эти годы я мечтала убить вовсе не тебя.

На этот раз у меня екнуло сердце.

Если Сефиза не хочет видеть, как я исчезаю из этого мира, значит, она хочет, чтобы я жил. В противном случае, она не пошла бы на столь крайние меры…

Как несколько простых слов, неясных и двусмысленных, могли так все изменить? Неужели я настолько безумен, что позволяю крохотной искре надежды снова разгореться в моей душе, откапываю то, что давно и глубоко похоронил?