Ответный темперамент - Анна Берсенева

Лицо Ирины Леонидовны приобрело недовольное выражение, но спорить с хирургом Андреевым она все-таки не стала. И не потому, конечно, что сама была не хирургом, а терапевтом, и даже не потому, что не могла повлиять на ситуацию – Ирина Леонидовна Налимова входила в партком госпиталя, и влияние у нее поэтому было немалое. Но почему она не возражает, было Тане понятно: на хирурга Войно-Ясенецкого, архиепископа Луку, сосланного в Тамбов несколько месяцев назад, врачи переполненных ранеными госпиталей молились не менее истово, чем сам он молился Богу.

Таня слушала этот разговор, домывая пол в ординаторской. Было утро, она торопилась на занятия и уже даже немного опаздывала, поэтому к рассказу о Войно-Ясенецком прислушивалась лишь краем уха. Хотя в другое время послушать такой рассказ ей было бы интересно: очень уж необычное зрелище являл собою архиепископ Лука, когда в рясе с наперсным крестом поднимался по широкой лестнице дворца Асеева. Прежде Таня видела русского священника, который держался бы так свободно и естественно, только в Париже, в соборе Святого Александра Невского.

Сама она относилась к религии, как считала мама, по-французски, то есть скептически. Но поскольку здесь, в России, все попросту говорили, что Бога нет, то стесняться своих взглядов, как стеснялась она их среди парижских русских, Тане не приходилось.

– Все, Таня, чисто уже, – сказал Алексей Петрович. – Иди, а то на лекции опоздаешь. Проводить тебя? Я после ночи, часа два у меня свободны.

– Нет, Алексей Петрович, спасибо, – отказалась Таня. – Я и правда опаздываю, мне бегом придется бежать. А вы лучше поспите.

Хирург Андреев знал расписание ее занятий, кажется, даже лучше, чем она сама. Ему нравилась Таня, и он нисколько этого не скрывал. И в этом не было ничего удивительного. Отчего бы молодому, видному собою мужчине скрывать свой интерес к девушке? Если все в госпитале чему и удивлялись, то лишь тому, что Таня не отвечала на его интерес. Но она однажды уже объяснила Алексею Петровичу причину такой своей отстраненности и считала, что больше объяснений не требуется.

– Танечка, а тебя там внизу кавалер дожидается! – весело окликнула ее медсестра Аленушка, когда она, торопливо завязывая платок, уже бежала к выходу из госпиталя. – Эффектный, между прочим, мужчина.

Таня остановилась как вкопанная. Сердце подпрыгнуло к горлу. Разве Женя не мог появиться здесь, в Тамбове? Мог! Ведь военных передислоцируют, да и отпуска у них бывают.

Она сразу подумала о Жене, потому что думала о нем всегда.

С выпрыгивающим из груди сердцем она подбежала к широкой асеевской лестнице и остановилась на ее верхней ступеньке, под геральдическим щитом с богиней Флорой, как Золушка при встрече с принцем.

Внизу, у нижних ступеней, стоял высокий военный в шинели с полковничьими погонами. Он поднял глаза вверх.

– Папа… – растерянно сказала Таня. – Папа!

Она бросилась вниз, наверное, так стремительно, что испугала его. Он пошел ей навстречу, шагая через ступеньки, и они чуть не столкнулись на середине лестницы.

– Ну что ты? – сказал он. – Что ты, Танечка? Ведь упадешь.

Таня оторвалась от шинели, в которую уткнулась носом, обнимая его. Он совсем не изменился. Он был точно такой, как всегда, и даже усталость, которая стала теперь главной в глубине его глаз, была схожа с той сдержанностью, которая была ему присуща раньше; может, этой же самой сдержанностью его нынешняя усталость и являлась.

– Когда ты приехал, папа? – спросила Таня.

– Сегодня. И сегодня же уезжаю.

– Сегодня уезжаешь?.. – растерянно повторила она и глупо спросила: – А куда?

– В часть. Я надеялся, что мама успеет вернуться в Москву, тогда сумел бы ее увидеть. Но она не получила разрешение, а в Новосибирск я к ней не успеваю. Так что приехал только к тебе.

– Как хорошо, папа! – воскликнула Таня. – То есть жалко, что ты не увидишь маму… Но я так тебе рада!

Как ни любила Таня русский язык, каким богатым его ни считала, но она давно уже поняла, что даже самые сильные слова и даже в таком сильном языке не выражают настоящей силы чувств. Вот и эти ее слова тоже очень мало соответствовали тому, что она чувствовала, произнося их.

Но отец немного значения придавал словам – вернее, он всегда был так точен в их выборе, что не нуждался в их изобилии. И война лишь явственнее проявила эту его черту.

– У тебя сейчас занятия? – спросил он.

– Я не пойду на занятия.

– Да, если можешь. Я хотел бы видеть, как ты живешь.

– Пойдем, папа.

Таня взяла его за руку, как в детстве, и они пошли по лестнице вниз.

– Красивое здание, – заметил отец.

– Очень. Жалко, что у тебя времени нет посмотреть. Здесь у нас такой зал с колоннами! А в Белой гостиной на стенах лилии… Как в Лувре. Это был дворец купца Асеева. Он в революцию погиб, наверное.

– Асеев? Не погиб, – сказал отец. – Я знал Михаила Васильевича, он в Англии теперь, но встречались мы в Париже. Ну да, он из Тамбовской губернии.

– Ты его знал? – поразилась Таня. – Вот этого Асеева, которого дворец?

– Да. – Отец чуть заметно улыбнулся. – А что тебя так удивляет?

– Ну… Ведь это же правда удивительно. Я же случайно и в Тамбове оказалась, и вот в этом дворце… А ты в Париже видел Асеева. Какие странные повороты судьбы!

– Не знаю, Таня. – Отец пожал плечами. – Я не относился бы к этому так возвышенно.

Он открыл перед нею массивную входную дверь. Они пошли через парк.

– Ты не веришь в судьбу, папа? – спросила Таня.

– Не более чем всякий агностик.

– Агностик? – заинтересовалась Таня. – А что это означает?

– Приблизительно это означает, что человек не отрицает Бога, но и не признает никаких доказательств его существования, поскольку любой человеческий опыт субъективен. И к понятию судьбы так же относится. А проще говоря, не стоит, мне кажется, придавать какой-то особый смысл тому, что неочевидно и, главное, не имеет прямого отношения к твоей жизни. Если окажется, что твое пребывание в Тамбове не случайно, то ты в нужное время и поймешь, какой смысл был в этом заложен. А пока не стоит голову себе туманить. Не холодно тебе?

– Что ты, нисколько не холодно. Я же в теплом пальто, спасибо.

– За что спасибо?

– Это же ты мне свой аттестат прислал.

– Ты вовремя получаешь? Маме, бывает, задерживают.

– Нет, я – вовремя.

Отец и говорил точно так, как обычно, размеренным своим тоном, и точно в такт словам поскрипывал под его шагами гравий на аллее. Строгий и закрытый строй его мыслей не изменила даже война. Тане вдруг показалось, что если бы произошла вселенская катастрофа, какой-нибудь космический взрыв и Земля бы уничтожилась, то папин спокойный голос веял бы над хаосом, как первоначальный дух. Ее удивили и даже смутили такие мысли. Впрочем, она тут же про них забыла.