Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина 1914-1919 - Николай Реден

Неожиданно огромный коренастый матрос, сидевший близ центрального прохода, выругался и без всякого повода схватил за погон русского офицера, занимавшего место перед ним. Кто-то стал кричать, эстонские офицеры бросились к буяну, и в зале началась суматоха.

В десятке мест возникли стычки, но матросам не удалось захватить нас врасплох. Еще до осуществления планов мести они были выдворены из зала совместными усилиями эстонских и русских офицеров. Посреди всеобщего возбуждения распорядитель зала встал со своего кресла и объявил, что ввиду непредвиденных обстоятельств оставшаяся часть концертной программы откладывается и немедленно начинаются танцы.

Пока половина офицеров участвовала в драке с матросами на широкой лестнице, ведшей на нижний этаж, другая половина освобождала зал от переносных стульев. Музыканты заняли свои места; шум и ругательства потонули в чудной мелодии вальса. Матросы вновь и вновь пытались оттеснить людей, охранявших дверь в зал, но каждый раз их попытки терпели неудачу. Под пронзительные вопли матросов их спускали по ступенькам каменной лестницы вниз. В танцевальном зале пары скользили и кружились, будто ничего необычного не происходило. Обернувшись, я заметил через плечо, как эстонский офицер методично бил рукояткой револьвера по голове разбушевавшегося матроса. Я постарался избавить девушку от неприятной сцены.

Когда матросы убедились, что лобовые атаки обходятся им дорого, то прекратили драку. Зловещее затишье, установившееся в здании, было нарушено глухими щелчками выстрелов и звоном бьющегося стекла — толпа стреляла с улицы по освещенным окнам. С минуту участники танцев паниковали, но вскоре выяснилось, что стрельба под таким углом не причинит вреда. Серьезную опасность представляли разлетавшиеся осколки стекла. Стараясь не обращать внимания на шум, танцующие пары переместились ближе к внутренней стене зала и возобновили прерванное кружение в вальсе. Беспорядочная стрельба продолжалась три четверти часа, но лишить участников праздничного настроения не удалось. В перерывах между танцами люди менялись местами: те, кто дежурил на лестнице, входили внутрь зала, а те, кто раньше танцевали, выходили покурить и подежурить с пистолетами в руках.

С приближением полуночи шум на улице явился предупреждением, что следует ждать нового нападения. Лестницу заставили столами и креслами, и все приготовились к предстоящему штурму. Вдруг воздух прорезала пулеметная очередь, за которой последовали дикие вопли и разрывы ручных гранат. Во тьме под окнами шел бой. Постепенно шум затих, входная дверь в здание распахнулась, и у подножия лестницы показались знакомые лица: русские солдаты покинули казармы и рассеяли толпу матросов с помощью небольшого подразделения эстонской военной полиции. Когда через час мы шли по пустынным, заснеженным улицам, вокруг стояла тишина, городок погрузился в сон.

С окончанием этого происшествия наша жизнь пошла по-прежнему. После бала между русскими и эстонскими офицерами танкового батальона возникло некоторое взаимопонимание, но в остальном никаких перемен не произошло.

В феврале дни значительно удлинились. Яркое, теплое полуденное солнце возвестило о наступлении весны и напомнило о том, что пора подумать о будущем. Через несколько недель танки надлежало передать эстонцам, и каждый русский в батальоне попадал в неопределенное положение. У многих из нас решение созрело само собой, когда мы неожиданно узнали о содержании конфиденциального сообщения из Ревеля.

Один из кораблей готовился отплыть на Запад. Русские морские офицеры из Эстонии приглашались на службу. О порте назначения и дате отплытия не упоминалось, всех предупредили, что о миссии корабля не должна знать ни одна живая душа. Несколько моих друзей из танкового батальона немедленно приняли приглашение, но текст записки содержал такие неопределенные и озадачивающие формулировки, что у меня не было к ней доверия. Я остался в порту Балтийский. Не хотелось позволить ложным надеждам снова нарушить мою ставшую уже привычной апатию.

Через два дня я сидел в своей комнате, угрюмо вглядываясь во тьму за окном. Хотя я был убежден, что вряд ли кто-то озаботится предоставлением нам транспортного средства для отъезда из Эстонии, эта мысль прочно засела в моем сознании. Комната казалась еще более холодной, а голые стены — еще более убогими, чем обычно. Я опасался нового визита Трилби и очередной ночи на грани умопомешательства. Перспектива провести остаток своей жизни в забытом богом эстонском поселке обратила мое беспокойство в слепую ярость. Я запаниковал, когда понял, что лишаю себя единственного шанса на бегство отсюда.

Взяв фуражку, я сбежал по ступенькам лестницы и бросился на поиски командира. Его несколько озадачило изменение моих планов, но он дал разрешение на отъезд, свое благословение и три с половиной сотни марок из специального фонда. Очередной поезд отбывал из порта Балтийский в пять утра. Я провел остаток ночи в нанесении прощальных визитов. В 4 часа я вернулся в свою комнату для сбора своих скудных пожитков. Собравшись уходить, я сообщил хозяйке дома, что уезжаю, и выслушал в ответ ее пожелания удачи, высказанные дрожавшим, испуганным голосом. Через несколько часов я явился к капитану тральщика «Китобой», пришвартованного к пристани в Ревеле.

У «Китобоя» было славное прошлое. Списанный командованием Императорского российского флота, он всю войну прослужил минным тральщиком Балтийского флота. «Китобой» был свидетелем революции и вместе с другими кораблями оставил Гельсингфорс, чтобы избежать захвата немцами и финнами. Под властью большевиков корабль, один из немногих, оставался в строю. Весной 1919 года командование красных послало его патрулировать один из квадратов акватории Финского залива. Офицеры искусно подготовили мятеж и увели корабль в порт. Во время Гражданской войны он представлял всю военно-морскую мощь Северо-западной армии. В холодное февральское утро, когда я обнажил голову в традиционном русском приветствии и шагнул на борт «Китобоя», в голову пришло осознание того, что это был последний корабль, несущий в балтийских водах боевой стяг Андрея Первозванного.

Команда «Китобоя» состояла из 27 русских морских офицеров. С ними я прежде встречался и потому чувствовал себя вполне комфортно. Через полчаса мне объяснили причины секретности, сопровождавшей наши приготовления, я осознал в полной мере трудность задачи, стоявшей перед капитаном.

Эстонские власти считали себя законными наследниками имущества России в пределах границ республики и стремились завладеть «Китобоем». Но они не хотели произвести неблагоприятное впечатление на представителей союзников в Ревеле и поэтому не предпринимали до сих пор попыток захватить корабль и освободиться от русской команды. Кроме того, они, очевидно, не видели оснований спешить. Артиллерийские батареи острова, сторожившие подходы к порту, а также два современных эсминца, способные легко догнать тихоходный тральщик, служили гарантией невозможности увести «Китобой». В качестве последней меры предосторожности у сходней поставили эстонского солдата следить за малейшими признаками подозрительных действий на борту корабля.

Через день после моего прибытия капитан «Китобоя» получил важные вести. Оба эстонских эсминца приступили к чистке котлов и не могли выйти в море в течение 12 часов. Капитан решил воспользоваться благоприятным случаем.