Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев

— У вас, Павел, нет детей, потому вы так и судите, — проговорила Варвара Михайловна, чуть отведя глаза в сторону. У нее был взгляд человека, который никого не желает пустить к себе в душу. — Да и скажу вам по совести, я действительно сейчас хочу остаться одна, хорошенько во всем разобраться. У меня иногда голова идет кругом. В деревне я окончательно проверю себя и решу. Кстати, и вы себя еще раз проверьте.

Несмотря на мокрядь, грязную, тяжелую работу, одета она была очень тщательно и от нее пахло духами; Молостов знал, что это сделано для него, и ответил особенно ласково:

— Что мне себя проверять, Варя? Я ничего похожего не переживал. Вспоминается, как, бывало, идешь по лесу и вдруг попадаешь в струю воздуха, теплого, будто парное молоко. До чего хорошо становится! Так и со мной вышло, когда ехал в Чашу и свел знакомство с вами. Я вам уже говорил, что курсантом, в Свердловске, влюбился в одну студентку… она скоропостижно скончалась от крупозного воспаления легких. Не знаю, то ли меня смерть ее так ударила, то ли у всех первая любовь словно татуировка, ничем не вытравишь, — не могу ее забыть, и баста! Были у меня, конечно, потом другие увлечения, женщины, но все это перекатывалось через меня, как волна. Отряхнусь — и сухой. И только вот встреча с вами заслонила в памяти Настю. Вы для меня та самая лебедушка, которую в сказке добрый молодец добывает.

Слушала его теперь Варвара Михайловна очень внимательно, с особым, почти болезненным напряжением. Затем полуотвернулась и как бы невзначай спросила:

— Это вы Забавину устроили в лагерь?

Лицо ее, шею пятнами залила яркая неровная краска.

— То есть как устроил? — проговорил Молостов, думая о своем. — Посоветовал ей поехать на трассу: работа авторитетная. Видите ли, Варвара Михайловна, — оживился он, — тянешься к женскому вниманию, как к огоньку. Все хочется душой согреться. Вот и с Клавдией. Жили вместе в Чаше. Я всегда на нее сверху вниз смотрел: такую ли искал? А однажды вдруг и подумал: что, если  о н а? Годы-то идут, давно пора семью заводить. Жизнь у меня прошла в армии, в разъездах. Скоро тридцать — имею я право на счастье? Некоторые мои одногодки здесь, на гражданке, завоевали чины, оклады, персональные машины, а я — солдат… Ну, только я ошибся в Клавдии. Разные мы люди. Хотя, сказать по правде, я бы, может, даже взялся перевоспитать ее, заставил учиться, если бы трасса опять не столкнула меня с вами.

— Ошиблись в Забавиной? — быстро переспросила Варвара Михайловна, и взгляд ее загорелся. — Вы ж… встречаетесь?

— Сжигаю все мосты, — ответил Молостов по-прежнему невнимательно, бросил камешек и проследил взглядом за его полетом. — Обрубаю прошлое. Не думал я, Варя, что мы расстанемся так внезапно. Конечно, это на время, и едете вы с Васяткой в деревню к бабке, но… тяжело мне. Только нашли друг друга — и расставаться. — Он придвинулся еще на шаг к Варваре Михайловне, наклонился совсем близко, едва не касаясь козырьком фуражки ее головы, продолжал умоляюще, почти требовательно: — Одно заклинаю учесть: никогда не бойтесь своего чувства. Отбросьте все колебания, мелкие рассуждения. Настоящая жизнь лишь там, где любовь.

Она вдруг рассмеялась с легким лукавством, так противоречившим ее недавнему подавленному состоянию.

— Говорить легко, а каково решать? У людей, кроме чувства, есть и рассудок. Как Андрей говорит: надо жить не только затылком, а и лбом. Ведь еще имеются и такие понятия, как долг, обязанности перед семьей.

— Все это ширмочки для боязливых людей. Сейчас все народы идут к свободе в любви. Разве брак — кандалы? Посмотрите, сколько несчастных оттого, что разводы запрещались! Иные муж и жена — как червяк с вишней. Зачем нужно такое ханжество? Мало ли кто простое увлечение принимает за любовь? Молодость, горячка. Может, и с вами так было! Если ж вы даже любили глубоко, то ведь время идет, вкусы меняются. Вы почувствовали, что теперь равнодушны к мужу, как же можно до конца дней жить с немилым? А ваш сын? Он будет и моим сыном. Разве я его обижу? Да через десять — пятнадцать лет он вырастет, и ни вы, ни отец не будете ему нужны.

Она произнесла шутливо, сама не веря своим словам:

— А вдруг потом и мы разлюбим друг друга?

— Этого не может быть… — Вдруг Молостов сказал раздраженно: — Вон ваша телохранительница.

По косогору к скреперу медленно шла Маря Яушева, часто нагибалась, собирая камни в рваную плетушку. Губы Молостова сложились в тяжелую, неприязненную усмешку. Он сильно потер лоб, не замечая, что испачкал его грязными от камня пальцами.

— Хорошо. Ну а где бы мы стали жить? — вдруг спросила Варвара Михайловна и опять густо покраснела, но уже совсем по-другому, мягко, стыдливо.

— Где прикажете. Мне предлагают в Больших Угонах заведовать райдоротделом. А хотите, я переведусь в другую область. — И, еще раз покосившись на подходившую Марю, он торопливо закончил: — Нам опять помешали. Я вам напишу в деревню и буду ждать ответа. Не бойтесь, Варя, доверьтесь любви. Мы должны быть вместе, должны. Сегодня же встретимся… последний раз перед отъездом.

— Неудобно. Люди везде.

— Обязательно. Слышите, Варя? Обязательно.

— Ну… если только на минутку.

Молостов схватил руку молодой женщины и, не обращая внимания, видит ли это Маря Яушева или кто другой из лагерников, крепко прижался к ней горячими губами. Круто повернулся и зашагал прочь. Вдруг его будто по виску ударили: Варя спрашивала о Клавдии? Узнала? Конечно, чашинские сказали. Не поэтому ли переменилась, отказывается от свиданий? Во-он что!

Некоторое время Варвара Михайловна стояла молча, ничего не видя, забыв обо всем. Ей было и страшно чего-то и хорошо. Затем блуждающий взгляд ее задержался на сыром голубоватом валуне, она коротко, прерывисто вздохнула, нагнулась, положила его в подол халата и медленно тронулась дальше.

Вскоре после ее ухода на взлобке буерака остановилась Маря Яушева с плетушкой, наполненной булыжниками. Здесь к ней подошел скреперист Сеня Юшин, радостный, с румянцем волнения на простодушных щеках. Он был в обычной неуклюжей, грязной спецовке, но кепочка-малокозырка лихо, молодецки сидела на самом затылке, открывая пушистый, льняной чубчик, и это, по мнению Сени, придавало ему вид гуляки. Он только что загрузил полный ковш своей машины камнем и, перед тем как отвезти его на трассу, видимо, урвал минутку для разговора.

— Дочитал, Маря, книжку, что давала. Приличная. Вечером принесу. Потанцуем нынче под баян?

Девушка свела густые брови, будто усиленно обдумывала важный вопрос. От смущения она даже не повернула к Сене