Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев

— Конечно, людей мы никуда не отпустим, — жестко сказал Камынин, и все, кто был в зале, насторожились: таким тоном начальник строительства редко говорил. — Сперва отвечу насчет перебоя с доставкой продуктов. Я сегодня утром был в обкоме у Протасова. Муку, мясо, картофель, жиры нам дадут близлежащие колхозы, а как дорога провянет, база им все вернет из трассовских фондов. Предложение же угаловского начштаба считаю более чем странным. Что значит «трасса» и «колхозные работы»? Разве это не одно и то же? Что, мы марсианам дорогу строим? Представьте себе такую картину: мы отпустим половину народа, а послезавтра вдруг распогодится? Потом неделю опять собирайся? Нет. Мы должны использовать каждый сухой час, каждую минуту, наладить транспорт, привезти камень. Строить и только строить.

— Верно, — раздались голоса.

— Разрешите мне, — проговорил Молостов, подымаясь от стенки, возле которой сидел на корточках.

Камынин низко, хмуро опустил голову, этим жестом давая ему слово.

— Товарищи, — сказал Молостов, выпрямляясь во весь свой высокий рост и расправляя широкие, ладные плечи. — Вот мы тут убиваемся: нет транспорта. Я имею в виду прицепные тележки… да и тягачи. А ведь у нас, что называется, под самым боком большие резервы.

Словно в темную комнату внесли свечку: все подняли головы. Молостов стоял смуглый, со светлыми волосами, загорелый; даже казалось, грязь на сапогах, на брюках не пачкала его, а подчеркивала какую-то особенную выносливость. На что уж Камынин, старавшийся не замечать чашинского техника, и тот повернулся к нему вполоборота.

— Почему бы нам не кинуть на перевозку камня скреперы? — продолжал Молостов. — Правда, дальние возки на них считаются нецелесообразными, используют их обычно на полторы-две тысячи метров. Но почему бы нам не рискнуть и на восьми-двенадцатикилометровые рейсы? Я уверен, что наши механизаторы не откажутся. — Он глянул в угол, где на корточках скромно сидел Юшин. — Как, Сеня, возьмешься?

Все головы повернулись к молодому скреперисту. Он неловко поднялся, смущенный всеобщим вниманием, облизнул губы, поправил борт замоченной дождем куртки и продолжал молчать.

— Что ж не выскажешься? Или нельзя?

— Почему? Можно.

Юшин пригладил льняной чубчик, переступил с ноги на ногу, заговорил увереннее:

— Машины у нас марки «Д-147», на пневматическом ходу. В каждый ковш допустимо загрузить по шесть кубометров камня сразу. Это очень дельно. Большие тонны стройматериалов можно перебросить.

— Слышите, товарищи? — продолжал Молостов, обводя глазами собравшихся. — Вот вам мнение специалиста. Вообще, говорят, не хватает у нас тракторов, тягачей? Давайте бульдозеры размонтируем и пустим, они могут прицепы таскать, ЗИЛы. Вот вам и мощная техника.

За бревенчатой стеной сельсовета заорал петух — к погоде. Командиры заговорили вдруг все сразу. Большеугонский техник хлопнул Молостова по плечу: «С меня сто грамм». Над Радованьем по-прежнему ползли хвостатые тучи, избы сутулились, мокрые деревья опустили потемневшие ветви, так же неподвижно стоял брошенный каток на безлюдной трассе, а лица строителей повеселели, народ стал подыматься, закуривать.

Кто-то поглядел в рябое от дождя окно.

— Как там? Не проясняется? — спросил его мухановский десятник.

— Лье-от.

— Ничего.

И тогда вдруг с табурета поднялся директор МДС Горбачев. Его лысая голова покраснела от прилива крови, энергичный, выбритый до блеска подбородок выпятился. Он резко, властно отчеканил:

— Этого я не допущу.

Камынин остановил движением руки возникший было шум.

— Почему, Валентин Данилович, не допустите?

— Машины и без того не по назначению используются. Трасса — не лаборатория, чтобы эксперименты делать.

Звучный бас из дальних рядов шутливо предложил:

— Может, пока устроить скреперы в гостиницу?

— Стройка еще не закончилась, — упрямо проговорил Горбачев. — Бульдозеры, грейдеры, экскаваторы и так слишком часто ломаются: механизаторы неопытные. Совсем хотите запороть машинный парк? А установится вёдро, на чем работать станем?

Вокруг сразу воцарилась тишина, и отчетливо раздалось тиканье ходиков на стене.

— По-моему, — сказал Камынин, не повышая голоса, — предложение товарища Молостова и высказывание скрепериста Юшина весьма рациональны, и я не вижу причин отклонять их. — Он тут же суше добавил: — Мысль насчет бульдозеров и скреперов, конечно, чрезвычайно простая, но… дорога ложка к обеду. Что же касается протеста директора МДС Горбачева, я думаю, он его сам снимет. Эксперименты прочно вошли в практику всех наших строек. Ведь берем мы машины не продукты с базара возить? Тем более что и механизаторы стали успешнее осваивать сложные агрегаты. Я — за предложение. Кто еще возражает?

Одобрительные возгласы командиров стройки были красноречивее всякого ответа. Баздырева тут же попросила себе «парочку» скреперов. Мухановский техник даже присвистнул: больно жирно захотела; а что другим участкам останется? Однако Камынин удовлетворил просьбу чашинцев: слишком плачевное у них было положение, да и плитняк рядом.

Громко переговариваясь, люди покидали прокуренный сельсовет, рассаживались по своим машинам; заурчали моторы.

Сумрачные облака расходились, образуя далекие синие прогалы, проглянуло низкое, красное, словно недовольное солнце. Дождик сеялся, лес за полем стоял темный от висевшей над ним тучи, но ветерок тянул теплый, и чувствовалось, что это брызжут последние капли. Огромная светящаяся радуга коромыслом изогнулась через все небо. Один конец ее уходил за дальний край леса, второй совсем близко опускался в свинцово-грифельную речку, и за его тройным прозрачным соцветием на том берегу отчетливо проступали два сарая. В деревню с поля возвращалось мокрое стадо, скотина мычала, под копытами чавкала грязь, а яркая, сочная трава дивно сверкала всеми оттенками радуги. По дворам слышались звонкие голоса, босоногие детишки плясали в луже, и в сыром воздухе уже вились комары.

XXXI

В лекционном зале областной совпартшколы шло совещание передовиков сельского хозяйства: проверяли готовность к уборке колосовых. Вентиляции в помещении не было; от духоты мало помогали и открытые окна. В перерыве народ повалил в буфет, к книжному киоску, но большинство вышло на улицу освежиться. Здесь, под сенью двух пышных серебристых тополей, росших у подъезда, и был устроен основной перекур.

С краю тротуара недалеко от каменных ступенек стоял Протасов, в штатском костюме, в темном галстуке поверх белой рубашки. Волосы его были гладко причесаны, заметно проступала седина на висках. Он курил папиросу и слушал председателя богатого колхоза — пожилого человека с золотой звездочкой на толстой груди. Стоявшие вокруг передовики не вмешивались в разговор, но кое-кто из них вдруг начинал улыбаться остроумному словцу. К этой группе подошел Хвощин, пытаясь протиснуться в передний ряд. Дорогу ему заслонял кряжистый бригадир с депутатским значком на черном пиджаке. Хвощин был в полувоенном выходном кителе и весь сиял ярко начищенными сапогами, пробором в рыжих волосах, куцей орденской колодкой, выбритыми до блеска щеками, лоснившимися точно луковичная шелуха.

Разрозненные мутно-голубые тучки застыли над железными